Вскоре Альбертина вскользь говорит Марселю о том, что собирается уехать в путешествие с женщиной старше нее, с которой провела лучшие годы в Триесте и которая, как известно Марселю, была любовницей мадемуазель Вентейль, дочери композитора (все взаимосвязано в мире Пруста!). Он совершенно уничтожен. В гостиничном номере, отделенном от комнаты матери тонкой перегородкой, у него начинается нервный припадок. Марсель решает овладеть Альбертиной и удержать ее от встречи с подругой мадемуазель де Вентейль или другими женщинами с подобными наклонностями. Он уговаривает ее остаться с ним в Париже, чтобы она любила только его, но его нервные расспросы и ее неустойчивая сексуальность превращают их жизнь во взаимные мучения. Один современный литературный критик написал, что «единственное приятное любовное переживание» в романе Пруста возникает тогда, когда Марсель наблюдает за спящей Альбертиной [98] . Конечно, он преувеличивает: можно найти и другие счастливые любовные переживания, и не только у этого персонажа. Тем не менее, его замечание представляет своеобразный символ любви в романах Пруста. Мучимый ревностью любовник спокоен только тогда, когда его любимая спит, находясь в плену неподвижного тела и на глазах у ревнивого любовника. Проснувшись и получив способность следовать своим желаниям, она снова превращается для него в источник тревоги.

Тревога – неотъемлемая часть прустовской любви, потому что влюбленный стремится к полному обладанию предметом своей страсти. Влюбленный жаждет невозможного: любыми средствами добиться возлюбленной, овладеть ее прошлым и будущим и контролировать ее даже тогда, когда ее нет рядом. Ирония заключается в том, что окружающая ее тайна – главная составляющая любви и источник мук для любящего: мы любим только то, что нам не принадлежит. Когда исчезает тайна, влюбленный перестает любить. Парадокс прустовской любви, такой не похожей на известные в литературе образцы этого чувства, возможно, пригодится читателям, не разделяющим его неспособности быть счастливым. Как и «Карта нежности» XVII века, романы Пруста – путеводитель по стране Страсти, они указывают на потенциальные опасности, поджидающие нас в бурном море Любви. Можно ли избежать бездонной ловушки ревности? Можно ли оставаться безразличным, находясь в отчаянном положении, сменяющем период страстного романтического увлечения? Парадокс Пруста побуждает нас задуматься над тем, как перейти из состояния влюбленности в более стабильное состояние окрепшей любви с минимальными потерями. Прустовским влюбленным никогда не удается безболезненно совершить такой переход.

Не могу закончить свой анализ, не сказав несколько слов о бароне де Шарлю, наверное, самом известном персонаже-гомосексуалисте во всей французской литературе. Де Шарлю происходит из влиятельной семьи, он брат герцога Германского и принца Германского, к своей знатности он относится с пренебрежительной гордостью, присущей его классу. Он дружен со Сваном – единственным евреем среди членов закрытого Джокей-клуба – до тех пор, пока не разгорелись горячие споры по делу Дрейфуса, когда вся Франция разделилась на тех, кто верит, и тех, кто не верит в вину и предательство французского офицера еврейского происхождения. Де Шарлю почти не удостаивает беседой тех, кого считает ниже себя, то есть почти всех. И все-таки, по причине своей тайной гомосексуальности, он часто преследует парней-рабочих, ставя себя при этом в унизительное положение. Когда де Шарлю влюбляется в скрипача Мореля, отец которого был слугой в богатом доме, он становится покровителем Мореля, а тот платит ему презрением и безразличием, используя его связи в обществе и не отказываясь от подарков. Однажды, желая развлечься, де Шарлю выдумывает якобы нанесенное Морелю оскорбление и готов драться за него на дуэли, которая никогда не состоится, поскольку Морель опасается, как бы она не запятнала его репутацию.

Многие черты характера де Шарлю Пруст «позаимствовал» у своего друга графа Робера де Монтескьё – поэта, критика и прожигателя жизни. Два знаменитых портрета, один из которых принадлежит кисти Уистлера и хранится в галерее Фрик в Нью-Йорке, а второй написан Джованни Болдини и находится в парижском музее д’Орсэ, передают пренебрежительную элегантность этого щеголя, который, как говорят, страдал не только манией величия, но вспышками безумия, подобными тем, которые описаны в романе. У Монтескьё даже состоялась настоящая дуэль с поэтом, неуважительно отозвавшимся о его мужественности. Монтескьё покровительствовал одаренному молодому пианисту Леону Делафоссу, ставшему прототипом Мореля, правда, он не прибегал к унижениям, которым подвергался де Шарлю. Из обширного круга своих знакомств Пруст умел отобрать тех, из кого лепил потом своих героев, хотя для описания любовных чувств ему довольно было воспоминаний о своей бесконечной привязанности к матери и бабушке, о школьном увлечении Леоном Доде, о долгой связи с Рейнальдо Аном, о страстной любви к Альфреду Агостинелли, шоферу и авиатору, чертами которого Пруст наделил образ Альбертины, и о множестве молодых людей, с которыми у него были мимолетные связи в зрелые годы.

Когда Пруст опубликовал «Содом и Гоморру», он подверг себя нападкам за свой навязчивый интерес к гомосексуалистам. Жид раскритиковал его за то, что его извращенцы так непривлекательны и лишь иногда напоминают тот образец, который он сам представил читателям. С другой стороны, Колетт в июле 1921 года написала Прусту восхищенное письмо: «Никому в мире не удалось так написать об этих людях , никому».

Сражаясь на страницах романа со своими собственными демонами, Пруст сгустил краски, акцентируя внимание на тех препонах, которые мешали его собственной любви: ревности, гиперчувствительности и страхе потерять любимого, приступах снобизма, жестокости и безразличия. Его персонажи наделены всеми этими качествами. Однако читатели сопереживают им, с их помощью открывая неизвестную правду о самих себе. То, как Пруст «сделал своим абсолютно специфический мир, заставив нас почувствовать себя в нем как дома», до сих пор удивляет его преданных поклонников [99] .

Пруст в душе всегда оставался тринадцатилетним мальчиком, написавшим в альбоме друга, что самое большое несчастье для него – быть разлученным с матерью. Когда ему был двадцать один год, он написал в другом альбоме, что главная черта его характера – «потребность быть любимым», а любимое занятие – любить. Он добавил, что самой большой неудачей для него было бы «не узнать своей матери или своей бабушки». Не каждому дано трансформировать любовь к собственной матери в любовь к жене или любовнице. И не каждому суждено создать литературный шедевр.

в которой речь пойдет о любви женщины к женщине. В отличие от любви между мужчинами сапфическая любовь отнюдь не вызывала столь яростного осуждения со стороны общественности, хотя была не менее распространенным явлением. Дамы с короткими стрижками, мужскими манерами, одетые в стиле garconne, исполняющие мужские роли в театре, были одним из признаков наступившего XX столетия. Читатель познакомится с перипетиями жизни писательницы Колетт, воплотившей в своем литературном alter ego Клодине собственные интимные переживания; станет свидетелем быта Гертруды Стайн и ее любимой «малышки» Алисы Токлас; погрузится в возбуждающий, чувственный мир героинь Виолетты Ледюк.