– Товарищ Сталин, генерал Баграмян посылает вам воду Балтики!

Сталин, зная о случившемся, берет бутылку, несколько секунд вертит ее в руках, после чего отдает обратно адъютанту и произносит:

– Верните ее товарищу Баграмяну, пусть он ее выльет в Балтийское море![380]

* * *

Артист Ираклий Андроников умел хорошо пародировать различных деятелей. Особенно похоже получался Сталин, которому об этом рассказали. На одной из встреч с писателями Сталин увидел И. Андроникова и подошел к нему:

– Товарищ Андроников, говорят, у вас хорошо получается меня пародировать. Покажите, пожалуйста!

– Вас – нэ решаюсь! – сказал Андроников и сделал отрицательный жест с воображаемой трубкой в руке…

* * *

В Большом театре готовили новую постановку оперы Глинки «Иван Сусанин». Послушали члены комиссии во главе с председателем Большаковым и решили, что надо снять финал «Славься, русский народ!»: церковность, патриархальщина…

Доложили Сталину.

– А мы поступим по-другому: финал оставим, а Большакова снимем.

* * *

Однажды во время обсуждения хлебопоставок, в начале 1930-х годов, секретарь одной из областей сострил, говоря о том, что его область не может поставить больше зерна:

– Как говорят французы, даже самая прекрасная женщина не может дать больше того, что у нее есть.

Сталин его поправил:

– Но она может дать дважды.

* * *

Каганович представил Сталину проект реконструкции Красной площади. На макете с передвижными конструкциями можно было рассмотреть все до мельчайших подробностей. Сталин с интересом разглядывал макет, а Каганович рассказывал о планах реконструкции, передвигая макеты старых зданий и новых построек. Сталин молча слушал. Каганович по-своему истолковал молчание и, войдя в раж, перешел к главному – к переносу здания храма Василия Блаженного. Он потянулся к миниатюрному макету здания и тут же услышал: «Поставь храм на место».

На этом обсуждение было закончено[381].

* * *

Обычно перед заседанием Политбюро Сталин заботился о вкусном столе. Позвал Соловова, предложил добыть рябчиков. Поехали с Туковым на Плещеево озеро, где непуганые рябчики сами садились на мушку… С фронтовой канонадой и азартным шумом набили ворох дичи. Сталин принялся ее считать, учитывая каждого члена Политбюро. Этому – рябчик, другому – рябчик, а когда дошел до Хрущева, вздохнул:

– Ему, пожалуй, и двух будет мало…[382]

Как-то на банкете в Кремле, улучив момент, знаменитый певец Иван Семенович Козловский обратился к Сталину:

– Товарищ Сталин, я никогда не был за границей, очень хотелось бы съездить…

– А не убежите?

– Что вы, товарищ Сталин, я свою родную деревню не променяю на всю заграницу!

– Как хорошо вы это сказали. Вот и поезжайте в родную деревню[383].

А вот еще одна история, связанная с именем великого тенора. Сталин любил музыку. Концерты, которые устраивались в Кремле, особенно с участием вокалистов, он воспринимал с большим интересом, аплодировал артистам. Во время выступления Козловского на одном из концертов некоторые члены Политбюро стали громко выражать пожелание, чтобы он спел задорную народную песню. Сталин спокойно, но громко сказал:

– Зачем нажимать на товарища Козловского. Пусть он исполнит то, что сам желает. А желает он исполнить арию Ленского из оперы Чайковского «Евгений Онегин».

Все дружно засмеялись, в том числе и Козловский. Он сразу же спел арию Ленского[384].

* * *

Сказать, что Сталин всегда шутил по-доброму, значит погрешить против истины. Как любой человек, обладающий чувством юмора, он использовал его разными способами. В том числе и очень своеобразно. Об этом нам поведал в своих воспоминаниях известный карикатурист Борис Ефимов. Рассказывает он о своем брате – известнейшем советском журналисте Михаиле Кольцове, который к первомайскому празднику 1937 года ненадолго вернулся в Москву из охваченной гражданской войной Испании.

«Кольцов ненадолго приезжает в Советский Союз. На Белорусском вокзале его встречает, как говорится, “вся Москва” – журналистская и писательская. Отблеск захватывающей борьбы в Испании ореолом всенародной популярности ложится на спецкора “Правды” Он окружен всеобщим вниманием. В Кремле ему вручается довольно еще редкий в ту пору боевой орден Красного Знамени. На традиционном первомайском приеме в Георгиевском зале Кремлевского дворца среди многих прозвучавших там здравиц был и тост, предложенный народным комиссаром по военным делам.

– Вы знаете, товарищи, – сказал Климент Ефремович Ворошилов, – в Испании сейчас идет война. Упорная, нешуточная война. Воюют там разные нации. Затесались туда и наши русские. Я предлагаю, товарищи, поднять бокалы за представителя наших людей в Испании, присутствующего здесь товарища Михаила Кольцова…

В эти дни Кольцов, что называется, нарасхват: ему приходится рассказывать о своих испанских впечатлениях в самых различных аудиториях. Но самой серьезной из этих аудиторий была, несомненно, и самая немногочисленная из них – всего пять человек. Это были Сталин и наиболее приближенные к нему лица – Молотов, Каганович, Ворошилов, Ежов. Вопросы к Кольцову о самых разнообразных деталях военной и политической ситуации в Испании и его обстоятельные ответы заняли больше трех часов. Наконец, беседа подошла к концу.

– И тут, – рассказывал мне брат в тот же вечер, – он стал как-то чудить. Остановился возле меня, прижал руку к сердцу, поклонился.

– Как вас надо величать по-испански? Мигуэль, что ли!

– Мигель, товарищ Сталин, – ответил я.

– Ну так вот, дон Мигель. Мы, благородные испанцы, сердечно благодарим вас за ваш интересный доклад. До свидания, дон Мигель. Всего хорошего.

– Служу Советскому Союзу, товарищ Сталин!

Я направился к двери, но тут он снова меня окликнул, и произошел какой-то странный разговор:

– У вас есть револьвер, товарищ Кольцов?

– Есть, товарищ Сталин, – удивленно ответил я.