Тюльпен кашлянула.

— Это выглядит так, — разошелся Трампер, — как если бы твоя фотолаборатория находилась в здании без окон, обдуваемом песчаными бурями.

Даже Кент ничего не сказал. Возможно, фильм ему тоже не понравился, но он питал к Ральфу безграничное доверие. Если бы Ральф попросил его зарядить камеру оберточной бумагой, то он попытался бы это сделать.

— Это выглядит как настоящее самодельное кино, — заявил Трампер.

— Оно и есть самодельное, Тамп-Тамп, — сказал Ральф. — Можно посмотреть еще раз с первой катушки, пожалуйста?

— Если только пленка не развалится на части, — съязвил Трампер. — Мне придется сделать копию. На ней намного больше склеек, чем это возможно в принципе. И она почти такая же жесткая, как волосы на лобке.

— Еще раз, Тамп-Тамп? — попросил Ральф.

— Если мне придется остановиться хоть раз, — предупредил Трампер, — то вся эта хреновина развалится на части.

— Тогда мы прогоним фильм без остановки, ладно, Кент? — предложил Ральф.

— Но тогда пленка тоже может развалиться на части, — заметил Кент.

— Давайте все же попробуем, а? — все так же терпеливо произнес Ральф. — Только один разок.

— Я буду молиться за тебя, Ральф, — буркнул Богус. Тюльпен снова кашлянула. Это ничего не значило — просто она была простуженной. — Ты готов, Кент? — спросил Трампер.

Кент подвинул пленку к отверстию в рамке, и Трампер нашел нужный кусок звукозаписи.

— Готово, Тамп-Тамп, — кивнул Кент.

Это имя было зарезервировано для употребления исключительно Ральфом; Трампер терпеть не мог, когда его называли Тамп-Тампом всякие придурки вроде Кента.

— Что ты сказал, Кент? — переспросил он.

— А? — не понял Кент.

Ральф поднялся, а Тюльпен, положив правую руку на колено Трамперу, наклонилась через него и нажала клавишу «ВОСПРОИЗВЕДЕНИЕ».

— Давай, Кент, — сказала она.

Фильм начинается с Трампера, заснятого средним планом в закусочной в Виллидже. Длинная стойка, за которой полно посетителей, с нее можно взять бутерброд, двигаясь вдоль стола, заканчивающегося тушей за кассой. Трампер продвигается медленно, внимательно изучая копченую говядину, маринованные огурчики и сдобренную специями ветчину, кивая (или встряхивая головой) людям, стоящим за стойкой. Синхронизация звука и изображения отсутствует.

Голос за кадром принадлежит Пакеру.

«Он теперь крайне осторожен, как ужаленный человек, который открывает для пчел только один глаз».

Трампер с подозрением смотрит на свой бутерброд.

«Полагаю, это вполне естественно, он просто не хочет оказаться во что-либо вовлеченным».

Голос Ральфа за кадром продолжает, потрескивая, вещать о нежелании Трампера оказаться во что-либо вовлеченным, пока не происходит смена ракурса: теперь Трампер стоит перед стойкой с приправами, накладывая горчицу и пряности. Хорошенькая девушка застенчиво смотрит в камеру, затем на Трампера, желая проверить, не знаменитость ли он. Она тоже хочет горчицы. Трампер плавно посылает ей горчицу по стойке, даже не взглянув на нее, затем выносит свой бутерброд из кадра. Девушка внимательно смотрит ему вслед, в то время как голос Тюльпен за кадром произносит: «Я думаю, он очень осторожен с женщинами. Это не так уж плохо, кстати…»

Быстрый переход к другому кадру: Трампер и Тюльпен входят в ее квартиру, оба нагружены бакалейными покупками. Синхронизация звука и изображения отсутствует. Голос Ральфа за кадром произносит: «Ну, естественно, ты так не думаешь. Ты с ним живешь».

Трампер и Тюльпен раскладывают покупки на кухне; она явно произносит самый обыденный монолог; он сердит, время от времени бросает раздраженный взгляд на нее, затем в камеру. «Я хочу сказать, что он просто очень мил со мной. — Голос Тюльпен за кадром. — Мне кажется, он просто осознает опасность, вот и все…»

Нацелившись прямо в объектив камеры, Трампер делает неприличный жест.

Быстрая смена кадра: немая сцена, семейные фотографии Трампера, Бигги и Кольма. Голос Ральфа за кадром: «Разумеется, ему следует осознавать опасность. Ведь он уже был до этого женат…»

Тюльпен: «Он скучает по ребенку».

Ральф: «И жене?»

Быстрая смена кадра: Богус в наушниках корпит над магнитофоном в студии Ральфа. Синхронизация звука и изображения отсутствует. Звуковой ряд монтируется из фрагментов, которые мы уже слышали: «Полагаю, это вполне естественно…», «Это не так уж плохо…», «Ты с ним живешь…», «И жене?».

Трампер бесцельно щелкает пальцами по магнитофонным клавишам. Затем в объективе появляется Тюльпен, что-то говорит и показывает на предмет за кадром.

Другой ракурс: все голоса сливаются в кашу, Трампер и Тюльпен уставились на запутавшуюся пленку, которая, намотавшись вокруг катушки, огромной червеобразной массой сползает на пол. Трампер что-то кричит — «кланк». При этом звуке кадр неподвижно замирает. Синхронизация звука и изображения по-прежнему отсутствует. Голос Ральфа за кадром: «Останови, прямо здесь! А теперь название — держи прямо…» Затем поверх застывшего изображения появляется название фильма. «Музыку», — требует голос Ральфа, и один за другим поверх всего этого появляются они: Богус Трампер сутулится, пытаясь размотать клубок спутанной пленки. Тюльпен наблюдает за ним.

Ему посчастливилось пристроиться попутчиком из Франкфурта до Штутгарта к торговцу компьютерами, гордившемуся «мерседесом» своей компании. Трампер не мог бы с уверенностью сказать: шум автострады или неуемная болтливость торговца усыпили его по дороге.

В Штутгарте он провел ночь в отеле «Фельц Зундер». Судя по ряду фотографий, висящих в холле отеля, Фельц Зундер был ныряльщиком немецкой олимпийской сборной 19.36 года; там имелось фото, запечатлевшее его в прыжке на играх в Берлине. На последнем снимке спортсмен стоял на палубе немецкой подводной лодки, облокотившись на поручни рядом с Fregattenkapitan[26]; надпись под ним гласила: «Фельц Зундер, человек-лягушка, пропал в море».

Там же висела странная фотография темного, пустого океана с береговой линией — Франция? Германия? — вдали. На вздыбленном гребне огромной волны был нарисован белый крест. Не без иронии надпись сообщала: «Его последний нырок».

Трампера интересовало, учился ли Фельц Зундер плавать и нырять в Штутгарте? У своего окна на пятом этаже Богус размышлял о двукратном победителе, способном вдохновить его нырнуть прямо в середину сверкающей лужи между трамвайными путями.

Самые длинные сны Богуса всегда посвящены героям. Именно поэтому ему снится Меррилл Овсртарф, стерилизующий шприц для подкожных инъекций в маленькой кастрюльке и кипятящий пробирку с раствором Бенедикта и мочой, чтобы определить содержание сахара в моче. Меррилл, едва ли не смакуя процесс, стоит в некой, невероятно большой, американской кухне; это кухня в Огромной Кабаньей Голове, в которой Богус никогда не видел Меррилла. Доктор Эдмунд Трампер читает газету, а мать Богуса занята приготовлением кофе, в то время как Меррилл выдавливает из пипетки в пробирку мочу, отмеривая точно восемь капель в раствор Бенедикта.