– Какие вы оба циники, – заметил осуждающе взволнованный Савелий. – Мне стыдно за вас! Особенно за тебя, Федор.

– Ты бы поменьше бабских романов читал, Савелий, – отреагировал капитан. – А за меня, значит, не так стыдно? Интересно знать, почему?

– Не циники, а реалисты, – возразил Алексеев.

– Потому что Федор все-таки гуманитарий! – объяснил Савелий.

– А я, значит, нет?

– Ты – нет. Ты у нас мент, – ответил вместо Зотова Федор.

– А Савелий кто? – заинтересовался капитан.

– Сентиментальный идеалист-либерал с уклоном во всепрощенчество, – ответил Федор.

– Уж лучше мент, – сказал капитан, поднимая руки, словно сдавался.

* * *

– Убью! – пообещал Астахов, наливая себе третью чашку кофе. – Своими руками при попытке к бегству. А потом – уйду к брату в бизнес. Все! Всем молчать! – рявкнул он на всякий случай.

Друзья уютно расположились на кухне Ксении. Бригада уехала и увезла с собой страшную находку. Хозяйка и Урбан исчезли.

– Экстрасенс! – произнес с восхищением Федор. – Хорош! Как красиво вывернулся. Поучиться надо!

– А мне он понравился, – встрял Савелий. – Необычное лицо, характер чувствуется. Харизма… И оратор хороший. Ему ничего не стоит завести аудиторию. И потом, он же сказал правду. Разве нет?

– В основном дамскую, – ответил недовольно Федор. – Не понимаю, что вы все в нем находите? Ну, я еще готов допустить, что дамы… особенно в зрелом возрасте, но ты, Савелий! Правду он сказал! А что ему еще оставалось, если его поймали на горячем?

Никто не ответил, и наступила тишина. Сочно тикали деревянные часы на холодильнике, показывали время – два ночи.

– А где же девушка? – вдруг спохватился Савелий. – Это же опасно!

– Она с Сашкой, – отозвался капитан. – Пусть… разберутся без свидетелей.

– Наш Мистик, Савелий, уже исчерпал свою программу на сегодня и теперь спит спокойно и видит приятные сны. И кошмары его не мучают. И все-таки, все-таки… что-то тут не то… – произнес задумчиво Федор. – Нутром чувствую…

– Опять начинаешь? – спросил капитан, копавшийся в холодильнике. – Кто будет колбасу?

– Неудобно как-то… – пробормотал Савелий.

– Не будешь? – переспросил капитан.

– Буду, – ответил Савелий. – Немножко…

Мы снова переживали медовый месяц. Женщина из кафе была старинной знакомой Урбана, он не видел ее несколько лет и в тот день столкнулся с ней совершенно случайно. Он сказал, что, если я хочу, он может нас познакомить. Я отказалась. Удивительно, но на следующий день воспоминание о возможной сопернице испарилось без следа. Я уже удивлялась своей бурной реакции. По сравнению с головой в полиэтиленовом мешке это были сущие пустяки. При воспоминании о том, как я, стянув покрывало, увидела окровавленную голову, меня бросало в жар и подкашивались ноги. Я задавала себе вопрос: зачем Белоглазый это сделал? Зачем ему нужно пугать меня? Это что – предупреждение?

– Его вот-вот поймают, – говорил Урбан, обнимая меня. – Везде люди из полиции. Он не мог больше писать тебе, вот и придумал… Успокойся, я теперь ни на миг тебя не оставлю.

Мы лежали, обнявшись. Я прислушивалась к его умиротворенному голосу, и мне казалось, что все уже позади. Исчез Белоглазый, как и не было. А мы с Сашей вместе уже много лет… Ни к одному из своих мужчин я не испытывала подобных доверия и близости. Мы действительно одно целое…

– Я ничего о тебе не знаю, – сказала я. – Кто ты?

– Человек, – ответил он серьезно. – Homo sum. Человек есмь.

– А что ты делал в монастыре на Алтае?

– В Непале, – поправил он. – Монастырь Тенгбоче в Гималаях.

– Ты был монахом?

– Нет, я там работал.

– Кем?

– Грузчиком, уборщиком, поваром…

– Зачем?

– Не знаю, зачем. Пришел с группой и остался. Монастырь отрезан от мира, единственная связь с ним – пешеходные тропы. До ближайшего городка почти день пути. Много голодных туристов, которых нужно принять, разместить, накормить и выпроводить. Я вкалывал по четырнадцать часов в сутки… а то и больше.

– А монахи? Молились в это время? – В моем вопросе невольно звучит сарказм.

– Монахи? – Он задумался. – Ты не права, Ксенечка… Не сердись, но иногда ты как… ежик с колючками. Монахи тоже вкалывали, иначе там не выжить. Там вообще народ трудолюбивый. И молились. У них отношения с Богом другие… Мы все время что-то выпрашиваем, ползаем на брюхе, сладко раскаиваясь в гадостях, которые минуту назад с удовольствием совершили… А они забегают в храм по дороге из дома на работу или с работы домой и говорят: «Привет, Бог! Спокойной ночи, Бог!» Они ничего не просят, ну, почти ничего, скорее ожидают – ну, там, урожая риса, рождения наследника, хорошего жениха для девушки. Они на равных со своим Богом, они его не боятся. Вот что меня всегда поражало. Не он им, а они ему приносят кто что может – горсть риса, цветы, банан. Что угодно… Да хоть цветную шерстяную нитку!

– Ну и что тебе это дало?

– В четыре утра мы были уже на ногах, – он словно не расслышал моего вопроса. – Глубокая ночь и звезды… можно рукой дотянуться. Рассветало в пять или чуть позже. Оттуда видны Эверест и Анапурна. Знаешь, как переводится «Эверест»? Голова мира. Покрытые снегом пики, розовеющее на востоке небо, а над головой – по-прежнему ночь и звезды. Воздух ледяной… И цветущие кусты рододендрона, белые и розовые.

Мы добрались туда пятнадцатого апреля, как раз на их Новый год, и ночью вдруг выпал снег. Представляешь, наступило утро, и мы увидели снег на белых и розовых цветах… – Он помолчал. – Что мне это дало? – Он задумывется. – В материальном смысле ничего. – В его словах мне чудится насмешка. – Но мне никогда не было так… спокойно. Я не думал о смысле жизни, предназначении… фокусах общения… Не лез из шкуры, самоутверждаясь. Уставал до чертиков, валился на свою циновку и проваливался в сон… до четырех утра. Ходил босиком, с бритой головой, загорел дочерна. Меня принимали за местного…

Слушая его, я испытывала странное чувство, сродни ревности, а также смутное беспокойство и тоску. Он вспоминал о жизни на краю земли, в горном монастыре, среди молчаливых монахов в оранжевой одежде, куда не было ходу женщинам и где ему открылось новое видение миропорядка. Он носил в себе весь мир и был самодостаточен; фокусы общения и суета остались за пределами убежища. Уж лучше бы он говорил о женщинах – во всяком случае, они знакомый враг…

– Почему же ты не остался? – Невольно в моем голосе звучит ревность.

– Это не имело смысла, – отвечает он не сразу. – Спустя полгода я ушел с группой из Германии… Просто взял и ушел.

А я представляю себе молоденькую большеротую девушку, которая позвала его за собой…