Макс в сердцах плюнул на черный песок. Костик тяжело вздохнул.

— Знали его, что ли? — спросил Шалимов.

— Это Мальцев, — ответил я. — Сторож. Он нас отсюда вытащил.

— А отца не вытащил, — заметил Кирилл сквозь зубы.

— Семен говорил, что он еще был жив, когда в бочку попал, — хмуро сказал Макс. — Только недолго жил. Кричал, наверно, но никто не слышал.

— Я им никогда не прощу, — произнес Кирилл, сжав кулаки. — Я их урою. Уничтожу. Вы свидетели. Я клянусь.

— Так кто это сделал? — спросил я.

— Это Ларионов. Это он, ублюдок. И его, бл…дь, орлы горные.

Тут по его лицу пробежала судорога, и он крепко-крепко сжал зубы. И умолк.

Много позже я начал понимать, что произошло. Собственно, дело было не в мэре Ларионове и не в Ростиславе Шалимове (иначе известном как Ростик Шальной). Дело было в принципе. Принцип состоял в том, чтобы никогда и ни под каким видом не отдавать никому денег.

Бывший комсомолец Ларионов унаследовал свой кабинет непосредственно от старших товарищей-коммунистов. Сидя в этом кабинете, он приглядывал за парой-тройкой доходных предприятий, открытых старшими товарищами на деньги партии, а заодно собирал дань со всех остальных хворостовских коммерсантов.

Со временем тянуть по-мелкому ему наскучило. В партнерстве с Ростиком Шальным и на средства РОСТ-Банка он купил местный колбасный завод, потом — овощебазу, автосервис и даже несколько ресторанов. Покупать ему понравилось, платить деньги — не очень. Тогда он поступил просто и эффектно (по крайней мере, так я понял суть интриги): перепродал свои активы по второму разу.

Покупателями оказались пришельцы с гор. Этим простым ребятам было наплевать на законное оформление сделки, в те времена они брали не глядя все, что казалось им ценным. Умный банкир Ростислав Шалимов предупреждал мэра о недальновидности такого поведения. Но он никак не ожидал, что спустя год-другой Ларионов продаст и его. Новые партнеры мэра без церемоний бросили банкира в нефтяную цистерну, не отказав себе в удовольствии помучить перед этим.

А жирный Ахмед, наверное, так же стоял рядом и пил свою минералку.

О чем банкир Шалимов вспоминал в последние мгновения жизни, уткнувшись лицом в грязь? Мне было тяжело об этом думать. Мы должны были встретиться при иных обстоятельствах.

Потом я подумал про Мальцева. Это из-за нас он оказался там, в цистерне. Ахмед искал не кого-нибудь, а нас. Опять все дерьмо в этой жизни происходит из-за нас.

А вот если бы Мальцев нас не вытащил, вместо него там лежали бы мы втроем. То есть, вчетвером, если считать молчаливого Шалимова-старшего (в одном ботинке).

Первым, наверно, отрубился бы Костик, ему пришлось хуже всех. И я успел бы почувствовать, каково это, когда рядом с тобой умирает твой друг.

«Так погибла в Антарктиде экспедиция капитана Скотта», — вспомнил я старинную книжку, читанную когда-то летом, здесь же, на Азовском море.

[Фрагмент восстановлен: этотпоход с самого начала был неудачным. Норвежец Роальд Амундсен пришел к полюсу раньше англичан. На обратном пути их осталось трое: Скотт, Уилсон и Боуэрс. Все трое замерзли в палатке, в метель, а Роберт Скотт умер последним. Он успел написать прощальные письма родственникам своих спутников. В них он рассказал, какие это были хорошие и мужественные люди. Написал письмо и своей жене, потом исправил адрес: «моей вдове». Их тела были найдены только через восемь месяцев, в ноябре 1912 года.]

«Теперь без рекламного контракта в Антарктиду никто и не сунется, — подумал я вслед за этим. — А вот ты зачем завез своих друзей в эту дыру? Если ты такой умный, где твои деньги?»

Пока что вместо денег мы имели два трупа и реальные шансы влипнуть в очередную историю.

— Я знаю, что делать, — наконец произнес Кирилл как будто про себя. — Спасибо, парни. Вам в это дело мешаться ни к чему. Уезжайте.

Он достал из кармана мобильник. На это чудо мы уже не обращали внимания.

— Будешь ментовку вызывать? — спросил я.

— И ее тоже. И юристов своих. Иск подаем и в арбитраж, и в прокуратуру.

— Вы про Мальцева не забудьте, — вздохнул Макс. — Он был хороший мужик.

— Не забудем. Мы им и этого Мальцева на шею повесим, — пригрозил кому-то Шалимов. — Да, вот что, Пит…

Он поглядел на меня и улыбнулся одними губами — глаза оставались мертвыми:

— Приезжай в офис в воскресенье. Как раз у нас праздник, День Города… Праздник придумал, с-сука, — не удержался он. — Я там один буду. Формальности уже похрену. Только ключ не забудь.

С этими словами он повернулся и пошел к своему огненно-красному рэнглеру, на ходу набирая номер.

Мы уже направились к автобусу, когда Макс остановился и щелкнул пальцами.

— Погоди-ка, Пит, — сказал он и направился обратно к каптерке. Я ничего не понял, но последовал за ним.

Там все еще горел свет. Он повернул ручку, лампочка погасла. Рукавом он тщательно протер выключатель. Посмотрел на меня:

— Был человек — и нет человека. Грустно?

Эпизод49. — Да, как-то невесело. Включи хоть музыку какую-нибудь, Костик, — попросил я. — На свой вкус.

Он взглянул на меня, присвистнул и начал рыться в кассетах. Субботний день мало-помалу превращался в вечер. Макс от нечего делать решил сходить в больницу к Шерифу.

Я скучал по Маринке.

Мать не выпускала ее на улицу. Те слова, что Лариса Васильевна сказала мне сегодня утром, были оскорбительными и несправедливыми. Чудовищно несправедливыми.

Потому что я перегрыз бы горло любому, кто посмел бы ее обидеть.

Наконец Костик выбрал какую-то кассету, промотал немного, прислушиваясь к звуку на малой громкости, наконец отыскал то, что хотел. Повернул ручку и откинулся на сиденье.

Медленные вибрации rhodes-piano заставили мое сердце сжаться. Потом неизвестная девушка запела робким, дрожащим голосом, как будто глотая слезы:

Oh, can't anybody see

We've got a war to fight

Never find our way

Regardless of what they say

How can it feel this wrong

«Закомплексованная, одинокая английская девица, — решил я. — Или косит под такую. Лет тридцати, впрочем».

Я вспомнил свой единственный опыт в подобной категории. Ничто в моей душе не откликнулось на это воспоминание. Странно все-таки устроен человек.

«Сутки через двое?» — вспомнил я.

I got nobody on my side

And surely that ain't right

Surely that ain't right

Oh, can't anybody see

«Неужели непонятно? Просто ты один, а их много, — подсказал кто-то внутри. — Движений души на всех не хватит. Пусть даже и не надеются».