И он поднял, показывая всем, заношенное и очень грязное светлое пальто.

— Это чье? — удивленно спросил Калтон. — Уайта?

— Да, Уайта, — с довольным видом подтвердил Килсип. — Я нашел его в Фицрой-гарденс, рядом с калиткой на Джордж-стрит. Оно было спрятано в ветвях пихты.

— Значит, мистер Фретлби вышел на Паулет-стрит, прошел по Джордж-стрит, а потом через Фицрой- гарденс попал в город, — предположил Калтон.

Килсип, не обращая внимания на его замечание, вынул из кармана пальто небольшую бутылочку и поднял ее над головой со словами:

— Еще я нашел вот это.

— Хлороформ! — воскликнули все хором.

— Именно, — ответил Килсип, возвращая бутылочку на место. — В ней содержался яд, которым воспользовался… давайте называть его «убийца». Обнаружив на ярлыке имя фармацевта, я отправился к нему и узнал, кто купил этот препарат.

— Фретлби, — убежденно произнес Калтон.

— Нет, Морленд! — вскрикнул охваченный сильнейшим волнением Чинстон.

— Ни тот ни другой, — хладнокровно возразил Чинстон. — Его купил сам Оливер Уайт.

— Оливер Уайт? — повторил Брайан, ошеломленный, как и все остальные.

— Да, и я без труда это проверил. Понимая, что никто не станет долго носить хлороформ в кармане, я предположил, что он был куплен в день убийства. Фармацевт сверился со своими записями и нашел, что покупателем был Уайт.

— Но зачем он ему понадобился? — спросил Чин- стон.

— Этого я не знаю, — пожал плечами Килсип. — В журнале фармацевта указано «куплено для медицинских целей», а это может означать что угодно.

— По закону покупать яд можно только со свидетелем, — напомнил Калтон. — Кто был свидетелем?

И снова сыщик торжествующе улыбнулся.

— Кажется, я догадываюсь, — не вытерпел Фицджеральд. — Морленд?

Килсип кивнул.

— Полагаю, — заметил Калтон не без сарказма в голосе, — это очередное ваше доказательство против Морленда. Он знал, что у Уайта в кармане хлороформ, поэтому в ту ночь пошел следом и убил его, так?

— Я…

— Это полная чушь! — нетерпеливо прервал его адвокат. — Ничто не указывает на вину Морленда. Если он убил Уайта, то что заставило его идти к Фретлби?

— Но, — сказал Килсип, глубокомысленно кивая, — если, как говорит Морленд, пальто побывало у него в руках до того, как попало к убийце, почему я нашел его на пихте в Фицрой-гарденс с пустой бутылкой из-под хлороформа в кармане?

— Возможно, он был сообщником, — предположил Калтон.

— К чему эти догадки? — не сдержался Чинстон, уже порядком уставший от разговоров. — Прочитайте исповедь, и мы узнаем правду без всех этих споров.

Калтон согласился, и когда все приготовились, начал читать написанное покойным.

То, что я сейчас напишу, необходимо для того, чтобы раскрыть обстоятельства «Трагедии хэнсомовского кэба», которая произошла в 18** году в Мельбурне. Делаю я это в первую очередь для Брайана Фицджеральда, который был обвинен в данном преступлении. Мне известно, что обвинение с него было снято, но мне хочется, чтобы он узнал все подробности этого дела, хотя, видя его изменившееся отношение ко мне, я уверен, что ему известно гораздо больше, чем он признается. Чтобы объяснить убийство Оливера Уайта, мне придется вернуться к началу моей жизни здесь, в Австралии, и показать, с чего началась череда событий, которая закончилась этим преступлением.

Если в интересах правосудия этот рассказ необходимо будет обнародовать, я не могу ничего возразить против такого шага, но был бы благодарен, если бы этого удалось избежать ради доброго имени моего и моей дорогой дочери Маргарет, любовь и привязанность которой согревали меня и делали мою жизнь ярче.

Но если окажется необходимым сообщить Мадж содержание этого послания, я прошу ее отнестись снисходительно к памяти того, кто претерпел суровые испытания и искушения.

Я попал в Викторию — точнее, как она тогда называлась, Новый Южный Уэльс — в 18** году. До этого я служил в лондонской канцелярии, но не видя никого роста, принялся искать возможность как-то развернуться. Я услышал об этой новой заокеанской земле, и хотя в те времена она еще не была тем Эльдорадо, которым стала позже, да и, по правде говоря, считалась довольно неприятным местом из-за каторжников, которых сюда свозили, мне захотелось перебраться туда и начать новую жизнь. Но, к несчастью, у меня не было средств для этого, и я не видел впереди ничего, кроме тоскливой жизни лондонского счетовода, поскольку мое скромное жалованье не позволяло что-то откладывать. Как раз в это время умерла одинокая тетя моей матери и оставила мне несколько сотен фунтов капитала. С этим деньгами я и подался в Австралию, надеясь разбогатеть. Некоторое время я жил в Сиднее, потом перебрался в Порт-Филлип, ныне широко известный как великолепный Мельбурн, где намеревался окончательно осесть. Я видел, что это молодая, развивающаяся колония, хотя, конечно же, тогда, до начала золотой лихорадки, и подумать не мог, сколь стремительно разовьется этот край. В те дни я был очень осторожен и экономил во всем, но думаю, что то были лучшие дни моей жизни.

Когда мне удавалось наскрести денег, я покупал землю, и к тому времени, как здесь нашли золото, уже считался человеком небедным. Когда же поднялась вся эта шумиха с золотом, и взоры всего мира обратились на Австралию с ее сокровищами, сюда начали прибывать люди изо всех уголков земли, и наступил «золотой век». Я стал стремительно богатеть, и очень скоро меня назвали богатейшим человеком колоний. Я купил ферму и поселился на ней, оставив шумный, беспокойный Мельбурн. Я был счастлив, ибо свободная жизнь на лоне природы всегда манила меня, а там я впервые в жизни почувствовал свободу. Но человек — животное стадное, и я, устав от одиночества и единения с матушкой-природой, наведался в Мельбурн, где принялся сорить деньгами в обществе таких же веселых ребят, каким был сам, и, как говорится, увидел жизнь. После моих уверений в любви к загородной жизни признание в том, что мне нравилось городское безумство, прозвучит странно, но это так. Я не был ни Иосифом, ни святым Антонием, и мне доставляла удовольствие жизнь среди богемы с ее шумными компаниями и очаровательными ужинами, которые проходили под утро, когда бал правят остроумие и бесшабашное веселье. Во время одного из таких ужинов я и познакомился с Розаннной Мур, женщиной, которой было суждено стать моим проклятием. Она тогда блистала на сцене театра бурлеска, и все молодые люди были безумно в нее влюблены. Красавицей Розанну нельзя было назвать, но ее яркости и очарованию мало кто мог противостоять. При первой встрече восторга она у меня не вызвала, и я даже посмеялся над товарищами, которые крутились вокруг нее. Однако после личного знакомства с ней я убедился, что слухи о ее обаянии не преувеличены, и закончилось это тем, что я отчаянно влюбился. Я навел справки о личной жизни Розанны и узнал, что она безупречна, поскольку ее охранял истинный цербер в лице матери, которая никого к дочери не подпускала. О том, как я ухаживал, рассказывать не обязательно, поскольку этот период в жизни всех мужчин проходит, как правило, одинаково, но глубину моих чувств может подтвердить хотя бы то, что я решил сделать ее своей женой. Однако я выдвинул условие: наш брак должен был храниться в тайне, пока я не решу рассказать о нем. Причина такой линии поведения была проста: еще был жив мой отец, а он, ревностный пресвитерианин, никогда не простил бы мне брака с актрисой. Поэтому, поскольку отец был стар и слаб, я не хотел, чтобы он об этом узнал, боясь, что он не перенесет подобного потрясения. Я сказал Розанне, что женюсь на ней, но она должна будет расстаться с матерью, которая оказалась настоящей фурией и человеком, с которым жить просто невозможно. Поскольку я был богат, молод и недурен собой, Розанна согласилась, и во время ее выступлений в Сиднее я приехал к ней, и мы поженились. Она так и не рассказала матери, что вышла за меня замуж. Почему — не знаю, я не запрещал ей этого. Я через Розанну передал старой ведьме крупную сумму, та приняла ее и уехала в Новую Зеландию. Мы с Розанной отправились на мою ферму и стали жить там как муж и жена, хотя в Мельбурне она должна была изображать мою любовницу. Наконец меня охватило презрение к самому себе из-за жизни, которую нам приходилось вести, и я решил предать наш брак огласке, но Розанна воспротивилась. Для меня это стало неожиданностью, но причину этого я так и не узнал. Впрочем, Розанна была для меня загадкой во многом. В конце концов ей приелась простая жизнь на ферме, и она захотела вернуться к блеску и сиянию рампы. Но я отказался ее отпускать, и с того дня она меня невзлюбила. Родился ребенок, и на какое-то время она увлеклась новой игрушкой, но вскоре и та ей прискучила, и Розанна снова принялась давить на меня, чтобы я разрешил ей вернуться на сцену. Я опять отказал, и мы стали отдаляться друг от друга. Я стал мрачен и раздражителен, у меня появилась привычка совершать долгие конные прогулки, и, бывало, я по нескольку дней не появлялся дома. Соседней фермой владел мой большой друг, красивый молодой человек по имени Фрэнк Келли, наделенный веселым солнечным характером и искрометным чувством юмора. Узнав, как часто я не бываю дома, и считая Розанну моей любовницей, он начал ухаживать за ней и преуспел настолько, что однажды, вернувшись домой с прогулки, я обнаружил, что она сбежала с ним и забрала ребенка. Она оставила письмо, в котором написала, что на самом деле никогда не любила меня и вышла замуж ради денег, что сохранит наш брак в тайне и вернется на сцену. Я последовал за другом-предателем и женой-предательницей в Мельбурн, но опоздал — они только что уплыли в Англию. Оскорбленный таким отношением, я окунулся в водоворот разгульной жизни, чтобы утопить в нем воспоминания о своей семейной жизни. Мои друзья, разумеется, полагали, что я потерял всего лишь любовницу, и через какое-то время я и сам начал сомневаться, что когда-либо был женат, — такой далекой и призрачной казалась моя прошлогодняя жизнь. Так прошло примерно полгода, когда вдруг, когда я уже был на краю полного саморазрушения, мне встретился… ангел. Я говорю так намеренно, ибо если по земле когда-либо ходил ангел, то это была она, та, что впоследствии стала моей женой. Она была дочерью врача, и именно ее влияние увело меня с печального пути разврата и мотовства, которым я тогда шел. Я проводил с ней много времени, и со стороны выглядело так, будто мы обручены, но я не мог просить ее руки, поскольку знал, что все еще связан с той проклятой женщиной. Так случилось, что когда моя жизнь во второй раз дошла до переломной точки, судьба вновь решила вмешаться. Я получил письмо из Англии, в котором сообщалось, что Розанна Мур на лондонской улице попала под экипаж и скончалась в больнице. Письмо написал молодой врач, который ее пользовал, и я в ответном письме попросил его прислать свидетельство о смерти. Он сделал это, заодно прислав подробное описание происшествия из одной лондонской газеты. И тогда я действительно почувствовал, что обрел свободу и самая черная страница моей жизни будет перевернута, как мне тогда казалось, навсегда. У меня снова появилось будущее. Я женился во второй раз, и наша жизнь была удивительно счастливой. Колония развивалась, я с каждым годом становился все богаче, завоевывая все большее уважение сограждан. С рождением моей милой дочери я почувствовал, что чаша счастья наполнилась до краев, но неожиданно прошлое напомнило о себе. В один прекрасный день ко мне явилась мать Розанны — дурно выглядящее существо, в пропахших джином лохмотьях, в котором я не узнал прилично одетую женщину, которая, бывало, приходила в театр с Розанной. Она давно потратила деньги, которые я ей дал, и постепенно скатывалась все ниже и ниже, пока не оказалась на Литл-Берк-стрит, одной из самых бедных улиц мельбурнских трущоб. Я спросил о ребенке, и она сказала, что он умер. Розанна не забрала его с собой в Англию, оставила матери, а отсутствие заботы и правильного питания наверняка стали причиной его смерти. Теперь уже ничто не связывало меня с прошлой жизнью, за исключением старухи, которая ничего не знала о браке. Я оставил ее в неведении и согласился выплачивать сумму, достаточную для проживания, если она не станет меня беспокоить и будет молчать о моих отношениях с ее дочерью. Она с готовностью согласилась и вернулась в свое убогое жилище, где, насколько мне известно, живет до сих пор, поскольку деньги ежемесячно выплачивались ей моими адвокатами. Больше прошлое о себе не напоминало, и я был уверен, что услышал о Розанне в последний раз. Шли годы, я процветал, и во всех своих делах был настолько удачлив, что мое везение вошло в поговорку. Но увы! Когда казалось, что счастье улыбается мне со всех сторон, моя жена умерла, и мир перестал быть таким, как прежде. Однако у меня была дочь: ее любовь и доброта помогли мне примириться с потерей. В Австралию прибыл молодой ирландец по имени Брайан Фицджеральд, и вскоре я увидел, что дочь влюблена в него, а он отвечает ей взаимностью, что меня обрадовало, поскольку я всегда высоко его ценил. Я уже мечтал об их свадьбе, когда произошла череда событий, которые наверняка еще свежи в памяти тех, кто читает эти строки. Ко мне пришел мистер Оливер Уайт, джентльмен из Лондона, и сообщил поразительное известие: моя первая жена, Розанна Мур, жива, а вся эта история с ее смертью была задумана для того, чтобы обмануть меня. С ней и правда произошел несчастный случай на дороге, как было написано в газете, и она попала в больницу, но благополучно выздоровела. Молодой врач, приславший мне свидетельство о смерти, влюбился в нее и хотел жениться, а меня убедил в ее смерти для того, чтобы стереть ее прошлую жизнь. Однако доктор умер до свадьбы, и Розанна не сочла нужным открыть мне глаза. Она тогда выступала под именем Музетта и заслужила незавидную славу своей экстравагантностью и бесстыдством. Уайт познакомился с ней в Лондоне, и она стала его любовницей. Похоже, он имел на Розанну большое влияние, потому что она рассказала ему все о своей прошлой жизни и о браке со мной. Ее известность в Лондоне пошла на убыль, ибо она старела и вынуждена была уступить дорогу более молодым актрисам. Уайт предложил ей отправиться в колонии, чтобы потребовать у меня денег, с этой целью он и объявился у меня. Мерзавец рассказал все это самым спокойным тоном, и я, зная, что ему известна моя тайна, не смог противиться. Я отказался встречаться с Розанной, но Уайту сказал, что принимаю его условия: во-первых, я должен был выплатить крупную сумму Розанне, во-вторых, выдать за него свою дочь. Поначалу я наотрез отказался выполнять второе условие, но он пригрозил обнародовать подробности моего прошлого, а это означало, что мою дочь признали бы внебрачным ребенком, и в конце концов я согласился. Он начал ухаживать за Мадж, однако она не приняла его знаков внимания и рассказала мне, что помолвлена с Фицджеральдом, поэтому после серьезной внутренней борьбы я сказал Уайту, что не позволю ему жениться на Мадж, но выплачу любую сумму, которую он назовет. В ночь убийства он пришел ко мне и показал свидетельство о браке между мною и Розанной Мур. От денег он отказался и заявил, что если я не соглашусь на его брак с Мадж, то он раскроет мою тайну. Я стал умолять дать мне время на раздумья, и он ответил, что дает мне два дня, не больше, после чего ушел, забрав свидетельство с собой. Я был в отчаянии! Мне стало понятно, что спастись я смогу только в том случае, если заполучу свидетельство и стану все отрицать. С этой мыслью я проследил за ним до города, увидел, как он встретился с Морлендом и как они вместе пили. Они зашли в трактир на Рассел-стрит, а когда Уайт в половине первого оттуда вышел, он был уже пьян. Я увидел, как он прошел мимо Шотландской церкви недалеко от памятника Берку и Уиллису и прислонился к фонарному столбу на углу. Я подумал, что смогу без труда забрать у него свидетельство, пока он в таком состоянии, но вдруг заметил джентльмена в светлом пальто — тогда я не знал, что это Фицджеральд, — который подошел к нему и остановил кэб. Решив, что уже ничего не смогу поделать, я в отчаянии вернулся домой и стал с ужасом ждать, когда он исполнит свою угрозу. Однако ничего не происходило, и я уже начал надеяться, что Уайт отказался от своих намерений, когда до меня дошло известие о том, что его убили в кэбе. Меня охватил еще больший страх — что будет, если у него найдут свидетельство? Но никто о документе не упоминал, и я растерялся. Я точно знал, что свидетельство находилось у Уайта, и мог предположить, что убийца, кем бы он ни был, забрал его и рано или поздно начнет меня шантажировать. Фицджеральд был арестован и впоследствии оправдан, поэтому у меня затеплилась надежда на то, что свидетельство потерялось и моим бедам пришел конец. И все же меня не покидал постоянный страх того, что висящий над головой меч рано или поздно упадет. И я был прав, ибо два дня назад Роджер Морленд, близкий друг Уайта, появился у меня в доме со свидетельством о браке и предложил купить его за пять тысяч фунтов. Охваченный ужасом, я обвинил его в убийстве, что он поначалу отрицал, но потом все же признал, заявив, что я не посмею выдать его. Ужас положения, в котором я оказался, едва не лишил меня рассудка. Я должен был либо признать дочь внебрачной, либо позволить убийце избежать наказания. В конце концов я согласился молчать и выписал ему чек на пять тысяч фунтов, взамен получив свидетельство. После этого я заставил Морленда дать слово, что он уедет из колонии, на что он сразу согласился, сказав, что жизнь в Мельбурне для него опасна. Когда он ушел, я задумался над ужасом своего положения, и эти размышления едва не привели меня к самоубийству, но, слава Богу, я не дошел до этого. Эту исповедь я пишу для того, чтобы после моей смерти стали известны истинные обстоятельства убийства Уайта и никто, ошибочно обвиненный в этом преступлении, не пострадал. Я не питаю надежды на то, что Морленд когда-либо понесет наказание за свое злодеяние, ибо когда это послание будет прочитано, все его следы наверняка затеряются. Свидетельство о браке я не уничтожу, а приложу к этим бумагам, чтобы была видна истинность моих слов. В заключение я хочу попросить у дочери прощения за свои грехи, которые могли сказаться на ней, но она наверняка поймет, что обстоятельства оказались слишком тяжелыми для меня. Пусть же она простит меня, как, я надеюсь, в своей бесконечной милости меня простит Создатель, пусть иногда приходит помолиться на мою могилу и не думает плохо о своем покойном отце!