— Утес, зачем тебе эта планета без шахты и промзоны? — попробовал внести свою лепту Парсукал. — Выходит, старался зря?

Жизненные реалии здорово переменили его, он сделался улыбчивым, кокетливым, жеманным и манерным. Вот уж воистину, бытие определяет сознание.

— Я-то себе новую планету найду, — сплюнул сквозь зубы Ан. — А ты, может, птица феникс? Собираешься заново родиться? Да после плазменного луча от тебя не только мокрого места — и памяти не останется. Вернее, вспоминать будет некому.

Вот так с этим серым быдлом — давить, давить и давить. Понимают только силу.

— Генерал, вы же разумный ануннак, — вклинился в переговоры Зу, очень миролюбиво кашлянул и робко поправил ошейник. — Мы все годами тут, на рудниках, чалимся, и труд наш непосильный вконец нас изнуряет. Работа тяжела, страданья велики. И каждый день наш скорбный плач, стенания слышны. Генерал, право же, давайте искать выход. Ведь должен быть какой-то компромисс. — Он скорбно улыбнулся, тяжело вздохнул и взглядом, полным обожания, уставился на бабу: — Я все правильно сказал, госпожа? О моя несравненная, лучезарная Эрешкигаль!

— Да, говнюк, иногда даже ты хоть что-то соображаешь. — Красавица отпустила поводок, благожелательно кивнула и, потрепав Зу по ягодице, повернулась к Ану: — Ну как там насчет компромисса, генерал? Мы будем искать с тобой выход или вход?

Во всех ее повадках было что-то донельзя грязное, отталкивающее, вызывающее омерзение. Общаться с ней совершенно не хотелось. Хотелось или сразу прибить ее, или убежать. А потом все же вернуться и прибить.

— Ладно, будет вам компромисс. Вернее, вахтовый метод. Но предупреждаю, не сразу, а в течение года, — быстро показал зубы Ан, и было не понять, то ли это он улыбнулся, то ли оскалился. — Сейчас же — повышение жирности, корректировка норм, малая механизация и открытие ларька. Плюс моя тотальная амнезия на весь этот голимый бардак. — И он с брезгливостью махнул в сторону костров. — Вы же немедленно снимаете напряженность и возвращаетесь в шахту. А также командуете отбой всем вашим в Бад-Тибире. Ну?

— А какие гарантии? — Баба поскребла под мышкой, хмыкнула, с важностью понюхала руку. — Почему я должна тебе верить, генерал? Вы, мужики, все такие непостоянные.

И дабы наглядно показать все мужское непостоянство, она игриво повела бедром, отчего аморфное ее тело пришло в движение, словно холодец.

— Гарантия, милочка, одна — мое честное благородное слово. — Ан веселья не поддержал, хрустнул кулаками. — Оно, как всем известно, крепче чугуния. Ну что, мы договорились? Достигли консенсуса? Пришли к общему знаменателю? Ладно, заметано. Тогда у меня последний вопрос. Откуда ширево у народа?

— У дочки своей спроси, — едко оскалилась баба, дернула что есть силы за поводок и зверем взглянула на Парсукала. — Ну все, хорош бельмами хлопать. Давай по-быстрому к массам и выводи их на путь компромисса. Эй, генерал, тебе еще жена не нужна? Ласковая жена, умелая? С хорошим приданым? Нет? Ну и дурак.

Да уж, сама она дурой явно не была.

И подались высокие договаривающиеся стороны в темпе вальса кто куда — Ан к своим, кучкующимся у тарелки, вожаки восстания к трудовому народу, ну а сам народ — к выходу из кризиса, то есть к знакомому входу в шахту.

— Отец! Отец! Они отпустили нас, отец! — Откуда-то из-за костров появился Энки, вмазавшийся, веселый, в обнимочку с Гибилом. — Спасибо, отец, ох спасибо, если бы не вы…

Похоже, он радовался не счастливому избавлению, а тому, что все закончилось малой кровью.

— Хорошо выглядишь, сынок, молодец. Никуда не уходи, надо поговорить. — Ан не спеша оделся, выждал, пока стихнут страсти, и отошел в сторонку вместе с Мочегоном. — Видел эту троицу? Актив с пассивом? Что, не слепой? И не дурной? Ну так замокри их всех, но не спеша, поодиночке, без всякой суеты и вони. Так, чтобы комар носа не подточил. Ну, организуй самоубийство от несчастной любви, вагинальное отравление, клизму ведерную с ядом — не мне тебя учить. Главное — чтобы тихо, мирно, ненавязчиво и печально. Не надо делать из этой мрази мучеников революции. Усек?

Выдав Мочегону цэу, он по-дружески пообщался с Тотом, качественно начистил рожу Энки и вызвал по гиперсвязи Энлиля, который все еще так и сидел за забором:

— Давай, сынок, выходи, теперь твоя очередь.

Начистил рожу и ему, да что там начистил — расквасил вдрызг, крепко поручкался с корешами и резво отчалил к себе. Он торопился, он спешил, он летел стрелой — маленькому усатому розовому коту давно было пора делать клизму.

Некоторое время спустя

— Ну-с, дорогой коллега, излагайте. — Ан с удовольствием отпил легкого игристого винца, вкусно причмокнул губами и откинулся на спинку плетеного, скорбно застонавшего кресла. — Я весь внимание.

— Оно мне, дорогой учитель, крайне приятно, — с искренним почтением улыбнулся Тот и, вытащив свой неизменный портативный вычислитель, включил голографический режим. — Вот, прошу, знакомьтесь, homo erectus localis[217]. Не правда ли красавчик?

Дело происходило на Земле, в Шуруппаке, в летнем лечебно-рекреационном центре Дом Шинти[218]. Легкий ветерок гулял по саду, приятно освежал, доносил с реки запахи воды, кувшинок и шелест тростника. На столе помимо игристого стояли жареное, заливное, пареное и, конечно же, томленое — сквашенная деликатеснейшим образом малосольная икра карпа Ре. Кристально вызванивали бокалы, благоухала изысканная еда, курилась и подымалась в небо клубящаяся столбом тринопля. Казалось, рай, парадиз, курорт, место отдохновения души и тела. Однако что Ан, что Тот прибыли сюда не расслабляться — работать. Первый, как это и положено начальству, наездом, сегодня утром, для оценки результатов, второй же уже с месяц сидел безвылазно в Доме Шинти — вычислял, анализировал, думал, ставил кое-какие эксперименты. Задача-то ведь была поставлена адова, мозгодробительная, крайне непростая — изыскать способы, силы и средства для всемерного облегчения ануннакского ручного труда — дабы никаких более восстаний не имело места быть. И с какой стороны заходить? Чем крыть? Где искать?

Однако глаз у Тота был алмаз, и он сразу положил его на местную человеко-обезьяну, то бишь хомо эректуса локалиса. Эректус этот представлял собой примитивное, покрытое шерстью существо, занимающееся охотой, размножением и собирательством. Дикое, необузданное и чрезвычайно — до скотоложества — сексуально неумеренное. Что с него возьмешь — судя по всему, тупиковая ветвь эволюции. Однако он был силен, ловок и достаточно сообразителен, чтобы не попадаться в сети, избегать капканов и засыпать землей ямы-ловушки. В общем, не безнадежен. Если, конечно, взяться за него с умом, вдумчиво, со всеми возможными тщанием и старательностью. Ох как крепко взяться-то… Ведь, с одной стороны, этот чертов локалис был не в меру разумен и уж слишком дик, чтобы просто так использовать его в качестве послушного скота. С другой же стороны, никак не тянул на требования, предъявляемые к хорошему рабочему. Необходимо было в значительной степени изменить его физиологию, чтобы он мог владеть орудиями труда наравне с ануннаками, передвигаться на задних конечностях и понимать речь. Кроме того, ему полагалось быть расторопным, сообразительным, верным и дружелюбным. И только после всего этого он мог считаться совершенно покорным и полезным «амелу» — слугой. М-да, вот задача так задача — поседеть, полысеть, да что там, просто головкой двинуться можно.