– Нет, – я схватил корефана за руку. – Пусть уходит.

– Ты че?

– Жизнь за жизнь, – сказал я. – Он здесь все равно никому ничего не расскажет.

Мы долго смотрели друг другу в глаза.

Тем временем серый скрылся за деревьями.

– Наигрались в гляделки? – спросил Вадик.

– Поехали, – я первый отвел взгляд, потому что дело было сделано.

* * *

Мы провели ночь в грузовике, съехав с дороги в лес. Вадику дали отоспаться в кабине, на широком зиловском диване, а сами улеглись в кузове. Давить на массу можно было без боязни – ехали весь день и от Усть-Марьи оказались слишком далеко, чтобы нас беспокоили зимогоры.

На рассвете я пробудился от леденящего озноба. Не спасал и мамонтовый свитер. Ночью я долго корчился от холода на жесткой скамейке и заснул, подогнув колени к животу. Четвертая по счету ночевка в спартанских условиях далась тяжело. Спину ломило, и дальше лежать, скорчившись в эмбриональной позе на узких досках с широкой щелью посередине, было невыносимо.

Кряхтя и постанывая, я спрыгнул с борта и наконец-то смог разогнуться.

– Ох-ох-ох, что ж я маленьким не сдох! – вырвался из груди крик души.

Размяв спину, я сорвал охапку листьев помягче и присел под кустом.

Было зверски свежо. Лес еще дремал. Со стороны дороги понизу веял легкий ветерок, подмораживая открытые части тела. Я дрожал, обхватив руками плечи, и старался расслабиться. Так я пропустил появление зверя, заметив только когда он приблизился почти вплотную.

Сначала я принял его за длинную черную собаку, но толстый пушистый хвост, который он держал на отлете, как все лесные животные, разубедил меня в этом. Зоолог я никудышный, но росомаху определить сумел. Настоящую, живую, а не харги, к счастью, но тоже хорошего мало. Зверь подходил все ближе, ветер дул в мою сторону, донося его смрадный запах.

Процесс у меня уже пошел, и я застыл, не зная, что делать. Кидаться с криком к машине было неразумно. Во-первых, со спущенными штанами я был как стреноженный конь; во-вторых, неизвестно, как росомаха отреагирует на убегающего. Вдруг инстинкт сработает, примет за добычу, кинется вдогонку и покусает за голую жопу! Росомахи славятся своим злобным и подлым нравом. Недаром северные народы верят, что в росомах вселяются души особо вредных шаманов.

Зверь шел прямо на меня, его уже можно было коснуться рукой. Я затаил дыхание. Хищник остановился, задрал голову и посмотрел прямо в душу. Морда у него была совсем не звериная, и все из-за глаз. Я понял, что поверья не лгут – на меня смотрел Проскурин!

Лязгнув, открылась и громко хлопнула дверца «Урала». Вадик выбрался из кабины. Звук сорвал напряжение. Я громко вскрикнул и по-настоящему обосрался. Крик, вонь и появление постороннего вспугнули росомаху. Зверь отпрянул и метнулся прочь, неся свой хвост параллельно земле. Все-таки росомахи – бздиловатая порода. Правда, на моем примере схожее представление можно было составить и о человеке.

Черная шкура еще мелькала среди деревьев, когда из кузова выпрыгнул Слава. Тяжело, гулко притопнул подошвами, приземлившись. Я пустил в ход листья и покинул укрытие, едва не ставшее ловушкой.

– Чего орешь? – широко зевнул друган.

– Росомаху видел. Подошла вплотную, вот так, – показал я.

– Да ну?

– В самом деле! – Страшные человеческие глаза лесного чудовища и острый частокол длинных желтых зубов все еще стояли перед моими глазами.

– А че не сцапал?

– Это меня чуть не сцапали, – я никак не мог успокоиться.

– Че не стрелял?

– Про пистолет я даже не вспомнил, – хмыкнул я, машинально поддернув штаны. Не осрамился хоть, и слава Богу!

Вадик сидел на подножке и задумчиво глядел в чащу.

– Как близко звери подходят, – изрек он. – Совсем людей не боятся.

– Тайга, – напомнил я.

– Да тьфу на нее, – Слава бодро помочился на переднее колесо. – Скоро мы из тайги уедем!

– Хорошо бы. Задерживаться в лесах, где шастают звери, похожие на умерших врагов, не хотелось ни минуты.

Над головой захлопали крылья. На ветку сосны прямо надо мной опустилась ворона, поерзала, переступая лапами, и сипло каркнула.

Облегчившись, Слава залез в кабину и стал прогревать движок. Мучимый болезненной слабостью, Вадик поспешил присоединиться к нему, и на какое-то время я остался один.

Я стоял, прислушиваясь к звукам пробуждающегося леса. Поднялся ветер и шумел в кронах сосен, словно море, катящееся ровными волнами на мягкий песок. Я попытался представить лазурную воду, блестящую мелкой рябью на жарком солнце, но дело не шло. Никак не удавалось оправиться от встречи с Проскуриным. Вернее, с очередной его ипостасью. Или чем-то другим, каким бы оно ни было.

Иллюзия безопасности рассеивалась довольно болезненно. В какой-то момент мы с компаньонами ощутили свободу от мира Кровавой реки. Теперь, когда Усть-Марья была далеко, а демонический зверь появился совсем рядом, я стал подозревать, что невозможно убежать от напасти, если тащишь ее источник с собою. И еще я решил по прибытии в Санкт-Петербург вплотную заняться изучением вырезанных на Вратах рисунков. Возможно, расшифровка пиктограммы даст немало полезной информации о харги и научит, как с ними бороться. Опыт показывал, что древние шаманы умели это делать успешно.

Я обернулся на негромкий треск. Мечты о курорте развеялись. В других обстоятельствах хрупнувшая под ногой веточка вряд ли была услышана за ревом ураловского мотора, но теперь мое ухо ловило любой мелкий звук.

Позади меня стоял старик, настоящий эвенкский шаман: в дохе, расшитой кожаной бахромой, с костяными погремушками на шнурках, в высокой меховой шапке и сапогах, похожих на виденные в усть-марьском музее. Плечи по-стариковски сутулились, руки свисали вперед, словно крылья дохлой птицы.

С виду старец был не опасен, маленький, дряхлый, с тонкой морщинистой шеей, но его изуродованное лицо, вся левая часть которого представляла собой сплошной вдавленный шрам, если не внушало отвращение, то заставляло задуматься, какой заразой он переболел и как ухитрился выжить. Старик выглядел убогим, но перед ним я чувствовал слабость. И еще – одиночество. Друзья не видели меня и не могли прийти на помощь.

Эвенк не был похож на старца, пригрезившегося в часовне. Он не был связан с восхитительным золотым светом, но и не имел ничего общего с красным туманом харги. Он был совершенно иным, однако столь же потусторонним.

Я понял, что должен его выслушать.

– Тайхнгад! – прокаркал древний шаман.

Летящий с кухни сквознячок овевал щеки чадом горелого сала. Навстречу смраду в распахнутое окно влетали слова русского шансона из соседней квартиры. Борин отец-алкоголик слушал свое любимое радио. Неведомый гитарист пел о том, что жизнь удалась и он с друзьями хорошо сидит, особо отмечая, что сидят они «не в шерсти, но в шоколаде». Под этот дебильный аккомпанемент в детском саду галдели малыши. Наверное, водили хоровод под блатняк, сызмальства привыкая к тюремной тематике.