— Былое вооружение наших воинственных предков, — усмехнулся Алексей и остался доволен. В его взгляде, потухшем было, появилось прежнее озорное и задиристое выражение, которое сразу покорило хозяйку дома.

— У Алексея глаза настоящего гусара, — поделилась она с Асей. — В наше время такие молодые люди имели невероятный успех у девиц.

Софья Аркадьевна немедленно взялась опекать гостя и вскоре знала о нем, его семье и его учебе в военном училище гораздо больше Аси. Та заподозрила, что даже свои детские неловкие ухаживания за подружкой сестры Вознесенский не утаил от любопытной старушки. Всякий раз, возвращаясь с дежурства, она заставала эту парочку весело воркующей у самовара.

И всякий раз, едва Ася, переодевшись, выходила в гостиную, Софья Аркадьевна ссылалась на усталость и начинала собираться:

— Тина, займи гостя, я, детка, право, устала что-то сегодня. Молодой человек умудрился расположить меня к себе за столь короткое время, и у меня открылся приступ болтливости. Я совершенно утомила молодого человека своими разговорами.

— Как можно, Софья Аркадьевна! Мне очень приятно было беседовать с вами! — неизменно уверял Вознесенский, но старушка поднималась с извинениями:

— Что-то устала я сегодня, Тиночка. Пойду лягу. Вы уж тут без меня…

— Спокойной ночи, бабушка.

Между тем Ася валилась с ног, и ей было не до разговоров с Алексеем. И еще, если он начнет задавать вопросы…

Но все же она садилась к самовару, и некоторое время спустя усталость понемногу уходила, уступая место давно забытому умиротворению и легкой грусти. Иногда они разговаривали подолгу, покуда Маруся не выглядывала из комнаты, возвещая время кормления.

В самый первый вечер переселения Вознесенского наверх между ними произошел совсем короткий разговор, который впоследствии оба вспоминали как очень важный.

— Ваша родственница — просто фея из сказки. Я не знал, что у вас есть бабушка.

— Я тоже до некоторого времени не знала, что у меня есть бабушка. Мы подружились. Я хотела вас спросить, Вознесенский… Как получилось, что вы оказались… в таком состоянии? Что с вами произошло?

— Я был в плену. Бежал. Долго пробирался к своим, пришлось несколько суток пролежать в снегу… В общем, история банальная и довольно неприятная.

— В плену… Домашние знают?

— Нет, думаю, считают без вести пропавшим. Но я написал им отсюда.

— Слава Богу, вы живы.

— Это благодаря вам, Ася.

— Глупости. Я ни при чем. Вам просто повезло.

— Я открыл глаза, увидел вас и понял, что…

— Извините, Алексей, мне нужно идти.

Она почувствовала, как приливает молоко. Ася торопливо поднялась. В это самое время из дальней комнаты выглянула нянька.

— Снова вы убегаете от меня! Впрочем, как всегда…

— Я не от вас убегаю, Вознесенский. Мне нужно кормить ребенка.

Она взглянула ему в глаза, повернулась и спокойно пошла — спина прямая, голова высоко. Так, как она ходила всегда, когда другие опускали голову. Она шла, а Вознесенский смотрел ей вслед. Это был момент, который мог повернуть эту историю в любую сторону. Они могли встретиться наутро и поздороваться как чужие люди, как просто земляки, случайно встретившиеся вдали от дома. То, что было в детстве, было прощено и забыто. А то, что случилось у каждого за минувшие полтора года, грозило перевесить всю прошлую жизнь.

Когда Ася ушла, он подошел к изразцовой печке, подставил кресло поближе. Приоткрыл заслонку и закурил, выпуская дым в топку. Какое блаженство — сидеть в тепле, в уютной гостиной, в тишине и не ожидать стрельбы! Тикают часы, пахнет чаем и сдобой. И от всего этого сжимает горло. А ведь там, среди грязи, стрельбы, посреди ежедневной смерти, он не плакал. И в плену, в длинной вырытой яме под решеткой из стальных прутьев, где их держали до самых холодов, он тоже не плакал. И ему казалось, что стал черствым и безразличным ко всему. И только мысли о доме что-то отогревали внутри, и там горячо стучало: выжить, выжить… И вот она, как весть из дома, сама как часть дома, детства, счастья…

«Если она выйдет и обратится ко мне — все будет хорошо», — загадал он.

И как только он так подумал, Ася вышла, взглянула в его сторону и сказала:

— Пора спать, Алексей. Спокойной ночи.

После того первого вечера в гостиной было много других совместных чаепитий.

Вознесенский вначале передвигался лишь по верхней части дома, затем стал выходить в сад, обходить дом кругом, после чего должен был отдохнуть на крыльце.

Алексей поправлялся, и неминуемо приближался день, когда ему надлежало покинуть госпиталь. О приближении этого дня Ася узнала первая, от доктора Грачева. Что ж, Алексей сможет заехать к своим, навестить и обрадовать домашних. То-то радости будет…

Она думала о том, что напишет в своей записке Маше и Сонечке. Она должна написать…

В тот вечер она переодевалась в холодной и слышала, как Вознесенский мерил шагами столовую, поправлял гирьки на часах, передвигал стул.

— Ася, прошу вас, уделите мне полчаса. Это необходимо. Пока она пила чай, он курил и молчал. Она тоже не была расположена к разговорам. Покормив сына, Ася вернулась в гостиную и подошла к печке. Она любила постоять, прислонившись спиной к теплым изразцам. Вознесенский стоял рядом у окна.

— Говорите, — попросила она. — Завтра рано вставать. Вам тоже нужно выспаться, вас вызовут на комиссию.

— Ася… Вы, конечно же, помните, как год назад я неудачно сделал вам предложение.

— Да, помнится, вы обещали мне блестящую жизнь в Петербурге.

— Я теперь не могу пообещать вам Петербурга, но… хочу повторить свое предложение. Не согласитесь ли вы стать моей женой?

Она молчала. Она очень устала, и у нее не было сил вести эти бестолковые разговоры. У нее ребенок от другого, вне брака, это позор, и она не сможет никогда прямо посмотреть в лицо матушке Александре. А отец Сергий, которому она привыкла исповедаться и который заклинал ее: если ты только почувствуешь что-то… Как она теперь предстанет перед ним?

Он тоже молчал, хотя хотел сказать очень многое. Что он видел смерть. Столько смерти, что стало казаться — она заполонила собой землю. А ребенок — ее ребенок — это жизнь. Это назло смерти, которая кругом. И если он даже не вернется, у ребенка будет его фамилия. И никто на него не посмеет показывать пальцем. И что он любит ее, всегда любил.

Но почему-то он не осмелился сказать ей этого.

— Этот брак может быть абсолютно формальным, если вы пожелаете, — небрежно добавил он, покачивая носком сапога. — К тому же война. Я не стану докучать вам своим присутствием.

Она так долго молчала, что у него зазвенело в ушах. Если сейчас он, как барышня, брякнется в обморок, будет весело…