— Искали здесь одного месяцев пять назад, — кивая, сказал солдат. — Вроде не нашли… Курьер был временный… А больше вроде никто не пропадал.

— Ты мне, кстати говоря, лимон принес? — спросил Кремлевский Мечтатель.

— Ой, чуть не забыл, конечно принес! — солдат вытащил из кармана галифе крупный желтый лимон и передал старику.

— Спасибо! Спасибо, голубчик! — старик обрадовался. Когда солдат ушел, Банов выбрался из шалаша к костру. Старик вытащил из внутреннего кармана пиджака две ложки: столовую и чайную. Чайную передал Банову.

— Давайте пообедаем, голубчик. Проголодались, должно быть?

На первое был борщ. Хлебали они его из одной мисочки. Старик большой ложкой захватывал всю гущу и куски мяса, а Банову только жижа доставалась, потому что все остальное просто вываливалось из чайной ложки.

Ели молча.

Когда принялись за второе — узбекский плов, — старик повеселел. Надо сказать, что и Банов повеселел, потому что с пловом совладать чайной ложкой было полегче: тут ему и рис доставался, и мясо.

— Ну а что ж вы дальше делать будете? — спросил, жуя плов, Кремлевский Мечтатель.

— Наверх пойду… — сказал неуверенно Банов, хотя конкретно еще не представлял себе, как все это осуществить, ведь понятно было ему, что только чудом не попался он, спускаясь на Подкремлевские луга. А второй раз чуда даже дураки не ожидают.

— Оставайтесь, — сказал вдруг старик. — Что вам наверху делать?

Банов посмотрел на старика удивленно.

— Да еще попадетесь вдруг… — продолжил Кремлевский Мечтатель. — Вас как звать-то?

— Василь Васильевич Банов.

— Ну вот, Василий Васильевич, чего вам там наверху делать? Оставайтесь! Говорить будем, мечтать. Может, какие-нибудь тезисы вместе напишем?

Банов пожал плечами.

— У меня там товарищ Клара осталась… — сказал он.

— Ну у меня там тоже много, знаете, товарищей осталось… Это ничего…

На третье достался им густой клюквенный кисель.

Хлебали они его ложками: старик — столовой, а Банов — чайной.

А сверху светило солнце. По голубому яркому небу летали птицы, а одна из них — жаворонок — поднялась высоко-высоко, выше других, и запела там так красиво, что заслушались старик и Банов.

— Видишь, красота здесь какая, — сказал потом Кремлевский Мечтатель. — Просто не жизнь, а рай! Оставайся!

Банов, размягченный песней жаворонка, кивнул.

Весна задышала сухими майскими ветрами. Прогремели над Новыми Палестинами две грозы, и снова стало сухо. Однако зелень полей не тускнела, и речка, бежавшая между холмом и лесом, не усыхала, а значит, в тех местах, откуда бежала она, дожди шли и все с природою было в порядке.

Новопалестиняне трудились от восхода солнца и до заката. Пили теперь меньше, потому как некогда было. И только бригадир строителей, так и не снявший после окончания зимы свой грязный ватник, ходил всегда под хмельком, хотя и деловитою походкою.

Горбун-счетовод тоже делом был занят. Зажав толстую бухгалтерскую тетрадь под мышкой, а огрызок карандаша в руке, приходил он то на поле, то в коровий коровник, то к строителям, ровнявшим лопатами площадку за зимней кухней для будущей школы. Приходил и переписывал в тетрадь, как кого по имени или прозвищу звать. А на вопросы любопытных объяснял, что пытается он таким образом понять убыль рабочей силы, которой еще год назад было больше, а теперь, несмотря на рождение детей и их ежедневный рост, стало меньше.

Все в Новых Палестинах были заняты делом, и только ангел был занят мыслями. Мыслил он о многом, и когда становилось ему уже невмоготу от этих мыслей — шел то в коровник, предлагая свою помощь, то к строителям. В коровнике ему вместо работы давали обычно парного молока, ну а строители, в отличие от доярок, нашли ангелу занятие — всякие-расстояния на поверхности холма шагами мерять. Так и ходил ангел мерными шагами то от одного воткнутого в землю колка к другому, то наоборот. А потом уже, перепроверив по три раза количество шагов, подходил к бригадиру или же, если того не было, к любому строителю и говорил, сколько этих самых шагов вышло.

Так и шло жизненное время в Новых Палестинах. Дни, несмотря на свою долготу, проходили быстро, и всякий раз после затухания дня приходил на холм и его окрестности глубоко-синий вечер, зажигал звезды и воодушевлял всех или на сон, или на плавные разговоры.

Вот и еще один день выдохнул солнечный свет и прилег на землю, накрывшись темно-синим в ярких звездочках одеялом.

Ангел, видя вокруг себя замирающее движение, тоже было к лавке своей пошел. Но тут вернулись мысли, и притом самые беспокойные из них — об учительнице Кате. И вышел тогда ангел из человеческого коровника, в котором жил. Вышел на холм, прошелся по нему и остановился у склона; посмотрел вниз, где у загадочно поблескивавшей речки тускловато светилось окошко в домике Захарапечника.

Вспомнился ангелу услышанный там же, под этим окошком разговор. Посмотрел он на звезды, полюбовался ими да и пошел вниз по тропинке, ведущей к домику коптильщика.

Подошел к окну, замер, прислушиваясь. И услышал приглушенные голоса. И неважно было ангелу — о чем там говорят, не пытался он разобрать слова, которыми обменивались двое беседующих. Просто хотелось войти в домик, сесть за стол и дождаться, пока спросят они о его мыслях.

Постучал в дверь.

Разговор замер, притаился. Но послышались тяжелые шаги. Громыхнула железная щеколда, и дверь отворилась.

— Ангел? — несколько удивленно произнес, присматриваясь к гостю, Захар. — Чего, есть хочешь?

— Нет. Я так.

— Ну заходи…

И вот желание ангела исполнилось. И сидел он за тем же столом, а рядом сидели однорукий Петр и Захар. Сидели и почему-то молчали, поглядывая на ангела.

Наконец Захар вздохнул тяжело и сказал:

— Вчера Демид Полуботкин приходил. Говорит: давай я тебе спою, а ты мне окорок! А я ему: разве ж можно песню на окорок?

— Да-а, — кивнул, соглашаясь с Захаром, Петр. Ангел озадаченно глянул на коптильщика.

Захар, заметив этот взгляд, обернулся к Ангелу и пояснил:

— Понимаешь, — говорил он. — Горбун ему нормы установил, чтобы польза от него шла. Так прямо в свою тетрадь и записал: дневная норма — детей музыке учить и пять песен спеть. Ну вот он чего-то и подумал, что если он больше песен споет, то жить лучше других будет…

— А у тебя тоже норма записана? — спросил задумчиво Петр у Захара.

— Записана, сам видал. Там так: дневная норма — коптить мясо…

— А сколько мяса коптить не записано? — все еще допытывался однорукий Петр.

— Не-е, раз дневная норма, значит целый день коптить…