А потом перед внутренним взглядом встала цифра. Она с детства умела считать. Честно говоря, она научилась считать до десяти еще до своего первого дня рождения. То есть у нее за спиной было семнадцать лет обучения, и она смогла посчитать количество неровных, глубоких кровоточащих порезов на спине Дамона.

Десять.

Елена опустила глаза на свои собственные окровавленные руки и платье, ставшее из платья богини платьем ужаса, когда молочную белизну испачкало красным.

Это должна была быть ее кровь.

Раны на спине Дамона, должно быть, горели, как следы от меча. Он перенаправил боль и следы наказания от нее к себе.

«И он еще нес меня домой. — Мысли всплывали из ниоткуда. — Не сказал ни одного слова. Я бы никогда не узнала… И он до сих пор не вылечился. Он вообще когда-нибудь вылечится?»

И вот тогда она закричала.

Кто-то пытался напоить из стакана. Обоняние Елены было настолько острым, что она почти почувствовала вкус содержимого — черномагическое вино. И она не хотела его пить! Нет! Она выплюнула его. Они не смогут заставить ее.

— Mon enfant это для твоего же блага. Пей.

Елена отвернулась. Она почувствовала тьму, и ее подхватил ураган. Да. Это было к лучшему. Почему бы им не оставить ее в покое? Где-то глубоко в ее сознании с ней в темноте был маленький мальчик. Она помнила его самого, но не помнила его имени. Она протянула руки, и он взял их в свои. Казалось, что его цепи стали легче, чем они были… когда? Раньше. Это было все, что она смогла вспомнить.

— Ты в порядке? — прошептала она ребенку. Здесь, в глубинах сознания, шепот казался криком.

— Не плачь. Пожалуйста, — умолял он ее, но его слова напомнили то, о чем было невыносимо думать, и она прижала пальцы к его губам.

И тут раздался громкий голос извне:

— Итак, mon enfant, вы решили encore une fois стать un vampire.

— Это в самом деле происходит? — прошептала она мальчику. — Я снова умираю? Чтобы стать вампиром?

— Я не знаю! — крикнул мальчик. — Я ничего не знаю! Он злится. Я боюсь.

— Сейдж не навредит тебе, — пообещала она. — Он уже вампир и твой друг.

— Не Сейджа…

— Тогда кого ты боишься?

— Если ты снова умрешь, я останусь здесь навеки.

Мальчик передал ей картинку — он был целиком обвит тяжелыми кольцами цепи, она закрывала ему рот, как кляп, стягивала руки и притягивала ноги к стене. Металл впивался в нежную кожу, заливая ее кровью.

— Кто это сделает? — Елена заплакала. — Я заставлю его пожалеть, что он вообще родился. Скажи мне, кто собирается это сделать!

Лицо ребенка приняло грустное и потерянное выражение:

— Я, — грустно сказал он, — Он. Он… я. Дамон. Потому что мы убили тебя.

— Но если это не его вина…

— Мы должны. Мы должны. Но, может, я умру, доктор сказал, что…

В последнем предложении прозвучала надежда.

Это придало Елене решимости. Если Дамон не может мыслить ясно, она, наверное, тоже не может.

Может быть… может быть, она должна сделать то, чего хотел Сейдж.

И доктор Меггар.

Она услышала его голос, как будто сквозь густой туман.

— …ради, ты была здесь всю ночь. Дай кому-нибудь еще.

Да… всю ночь. Елена не хотела просыпаться снова, а воля у нее была сильная.

— Может быть, сменить сторону? — предложила какая-то девушка. Голос был молодой, но решительный. Бонни.

— Елена… Это Мередит. Ты чувствуешь, что я держу тебя за руку? — После паузы раздался вскрик. — Она сжала мою руну! Вы видели? Сейдж, скажи Дамону, чтобы он поскорее пришел.

Все плыло…

— …выпей еще, Елена. Я знаю, знаю, тебя уже тошнит от этого, но ты можешь выпить un peu ради меня?

Все плыло…

— Tres bon, mon enfant!Мfintenant как насчет молока? Дамон верит, что ты можешь остаться человеком, если выпьешь немного молока.

У Елены было две мысли по этому поводу. Первая — если она выпьет еще немного жидкости, то лопнет. Вторая — она не будет давать глупых обещании.

Она попыталась заговорить, по получился только шепот:

— Скажите Дамону, что я не собираюсь выздоравливать, пока он не освободит маленького мальчика.

— Кого? Какого маленького мальчика?

— Елена, милая, все маленькие мальчики в этом именин свободны.

— Почему бы просто не сказать это Дамону, — это Мередит.

— Елена, Дамон прямо здесь, на диване, — доктор Меггар, — вы оба были очень больны, но ты выздоровеешь. Мы можем передвинуть диван, чтобы ты поговорила с ним. Вот, готово.

Елена попыталась открыть глаза, но свет был слишком ярким. Она перевела дыхание и попыталась снова. Свет остался ярким, и она не могла приглушить его.

Она говорила с закрытыми глазами, не видя, но чувствуя его присутствие:

— Я не могу снова оставить его одного. Особенно если ты собираешься заковать его в цепи и заткнуть ему рот.

— Елена, — голос Дамона дрожал, — я прожил не самую хорошую жизнь, но я не держал раньше рабов, клянусь. Спроси любого. И я бы не поступил так с ребенком.

— Нет, ты именно так и поступил. Я знаю его имя. Он — это мягкость, доброта, все хорошие качества… и страх.

— …волнует ее, — низкий голос Сейджа.

— …я знаю, что она не в своем уме, — голос Дамона стал громче, — но я хочу знать имя маленького мальчика, с которым я, как предполагается, сделал такое. Это может ей повредить?

Он добавил еще громче:

— Могу я по крайней мере спросить? Обелить собственное имя. Елена? Ты можешь сказать мне, какого ребенка я мучаю?

Она так устала. Но все-таки ответила громким шепотом:

— Его зовут Дамон, само собой.

Удивленный шепот Мередит:

— Боже мой. Она готова была умереть за метафору.

Мэтт смотрел, как миссис Флауэрс разглядывала значок шерифа Моссберга, держа его в одной руке и водя по нему пальцами другой. Значок забрали у Ребекки, племянницы шерифа. Мэтт совершенно случайно наткнулся на нее чуть раньше и заметил, что вместо платья на ней надета знакомая мужская рубашка — рубашка шерифа из Риджмонта. Потом он увидел все еще пристегнутый к ней значок. О шерифе Моссберге можно сказать много… хорошего, но невозможно представить, что он потерял значок. Мэтт забыл о вежливости и вцепился в маленький металлический щит, прежде чем Ребекка смогла остановить его.

Возникшее тогда болезненное предчувствие стало только сильнее, и выражение лица миссис Флауэрс никак не могло его успокоить.