— Главное, у тебя теперь есть имя «Потоучкова» и определенный контекст, — радовался Сережа. «Сущность смешного» была темой и его жизни. Разве что он в ней практиковал, а Пепек — теоретизировал.

Досье

Прага, 28 октября 1995 года. Поезд в Брно отправляется с Главного вокзала в три, на часах два. К семи успею.

В круговерти подготовки к съемкам мне никак не удавалось позвонить Ярмиле, хотя телефон ее я раздобыла в первый же день по прилете в Прагу.

«Потоучкова слушает! Что вам всем от меня нужно?» Видно, и впрямь характер жуткий. Да и голос как у скрипучей телеги. Выслушав мою путаную чешскую речь, она ответила, что у нее воспаление тройничного нерва и она не желает, чтобы ее беспокоили попусту, да еще на ночь глядя. Но я не отступала. И она сдалась. «Ано», — проскрипел голос, — то есть «да», приезжайте.

С рюкзаком, куда я успела впихнуть папку с «досье», я добежала до нужной платформы, влетела в вагон, и поезд тронулся. Секунда в секунду.

Поезд Пепека уходил из Терезина 28 октября 1944 года в пять утра. И тоже без опоздания.

Я уселась в пустом купе, у окна был столик, и я положила на него досье. Три часа на подготовку к беседе с Ярмилой. В немилость я уже впала, главное — не попасть впросак.

«Пепек Тауссиг не числился в списке последнего терезинского транспорта. Он записался добровольно — сопровождать родителей. В Освенциме он прошел селекцию. Родители — нет. К Рождеству он получил наряд — мыть полы в бараках. В одном из них он нашел томик Рильке. „В лютый мороз мы стояли с ним по обе стороны колючей проволоки, отделявшей мужской лагерь от женского, и Пепек читал мне `Песнь любви и смерти`, — рассказывала мне старенькая, но все еще статная Квета, примеряя на себя новое пальто в центральном универмаге. — В него влюблялись все — талант, ум, исключительная внешность, но главное — искрометный юмор!“»

Пепек пережил марш смерти, еле дотянул до трудового лагеря Флоссенбург, где скончался от истощения 20 апреля 1945 года, за три дня до освобождения лагеря американской армией.

* * *

На следующей станции купе заполнилось рабочими в спецовках, рядом со мной уселся истошно кашляющий мужчина. Коклюш? Чахотка? Я вышла в тамбур, прошлась по вагону, свободных мест у окна уже не было. Вернулась.

«Склонность к юмору и розыгрышам Пепек получил в наследство от отца и старшего брата Франты. Семейное предание гласит, что однажды Франта, бросив учебу в Праге, отправился развлекаться в Париж. Развлекаться там оказалось нетрудно — знай плати! Скоро Франта оказался на мели и захотел домой, но у него и на билет не осталось. Последний франк он потратил на уникальный аттракцион, где показывали „самую толстую женщину в мире“, весила она, как утверждалось, 420 кг. Франта сфотографировался рядом с гигантшей и послал родителям фотографию с письмом, где объявил о своей помолвке и намерении привезти невесту домой. Отец ответил поздравительной телеграммой и деньгами на обратный проезд. О новости узнал весь город. Народ толпился на перроне — всем не терпелось взглянуть на уникум. Франта появился без невесты, и толпа разочарованно загудела. Обняв сына, отец повернулся к толпе и объявил: „Друзья, мы просим прощения! Ничего не поделаешь — невеста не поместилась в вагон!“»

Записано со слов Ольги Хоусковой. Переспросить Ярмилу!!!

— Это на каком языке? — поинтересовался кашлюн.

Я ответила.

В вагоне воцарилась тишина. Прошло пять лет после Бархатной революции, но рабочий класс, который с 1968 года проявлял полное согласие с режимом и не любил обязательные уроки русского языка и литературы просто потому, что не любил учиться в принципе, теперь нагонял упущенное. Долой русских! Не нравятся они нам. Мне, в свою очередь, не нравилось, что он кашляет в меня, как в носовой платок, и что ему на это «выкашлять», то есть по-чешски наплевать.

В рюкзаке нашлись салфетки. Дружеский жест расположил его ко мне, и он разговорился. У него воспаление легких. Но не заразное. Только кашляет с кровью. Врач велит лежать, а жена гонит на работу. Он работает сдельно, бюллетень не платят. Все заговорили о медицине и женах. Он раскашлялся. Пятна крови расползлись по белой салфетке.

«Свою семью Пепек описал в лирической саге. Прадедушка-коробейник бродил с набитой сумой по долинам и взгорьям Чешско-Моравской Высочины — живописного края, вдохновившего многих художников и поэтов. Распродав товары, прадедушка возвращался домой усталый. Набродившись, он осел и открыл текстильную мануфактуру. Пестрые разноцветные шарфы и платки шли нарасхват, предприятие процветало. Отто, отец Пепека, был скорее юмористом, чем бизнесменом, и пустил дело на самотек. Доходы упали, рабочих пришлось увольнять, но на семью денег хватало. Отец был блестящим рассказчиком и мастером розыгрышей, так что в Глинско, родовом имении Тауссигов, веселье било ключом.

Пепек уехал в Прагу. Высшее коммерческое училище и работа в банке его не привлекали. Его любовью была сама Прага. Он писал о ней рассказы и статьи, он рисовал ее и фотографировал. Его не волновали мысли о надвигающейся катастрофе.

Сташа, сестра-двойняшка Ольги, в 1939 году уговаривала Пепека ехать в Лондон. Там они могли бы пожениться, в Праге — нет. Из-за нового закона, запрещавшего еврею жениться на нееврейке. Пепек заверил Сташу, что приедет, и та отбыла в Лондон.

„В то время он завершил работу над книгой с фотографиями Праги и говорил только о ней, — вспоминает Ольга. — Мы шли по Петршину, и он повторял как заведенный: `Не могу я оставить Прагу. Сташа это знает, она поймет`“.

Меж тем Герда, сестра Пепека и Франты, вышла замуж за британского коммерсанта и переселилась в Лондон. Мать уговаривала сыновей и мужа последовать за ней, но те — ни в какую: Франта, редактор коммунистической газеты „Руде право“, его дело — бороться с фашизмом, Пепек не мог без Праги, а Отто не желал покидать родные могилы в Глинско».

Спросить Ярмилу про Герду!!!

— Вы журналистка? — спросил кашлюн.

— Нет.

— Жаль, а то бы описали, как мы живем. Кино! Сплошное кино! — и опять закашлялся.

«В феврале 1941 года арестовали Франту. Как особо опасный преступник, он содержался в одиночной камере. Ему не давали свиданий и вскоре расстреляли».

Расспросить Ярмилу!!!

Йозеф (Пепек) Тауссиг, 1939. Архив Е. Макаровой.

— У нас ошибки тоже красной ручкой подчеркивали, чтоб стыдно было. Школу я не закончил. Техникум бросил. Неуч. А ручищи во!

Руки у него были огромные, а лицо мягкое, как блин, по которому прошлись ножом: прорезали щели для глаз, глубокую вмятину под нижней губой, вялые скулы — видимо, особо не старались.