Он прибыл на бал в «Карлайл-Хаус» не как репетитор сына Терезы, но как новый элегантный спутник леди Харрингтон. Тереза играла роль хозяйки и представила Джакомо как человека, который присматривал за ее сыном в Париже. Леди Харрингтон сразу подметила нервное напряжение между знаменитой миссис Корнелис и Казановой и подшутила над его внешним сходством с Софи, когда та подошла пожелать доброй ночи гостям. Казанова и дочь станцевали в зале менуэт (это, безусловно, было странным зрелищем — высокий брюнет и застенчивая десятилетняя девочка). Джузеппе, теперь известный как Джозеф Корнелис, представлял собой фигуру еще более чудаковатую, он не умел говорить по-английски, тосковал по Парижу и особняку маркизы д’Юрфе, а потому провел вечер в углу комнаты.

Казанова воспользовался советом Пемброка и дал объявление о поиске «жилицы» в комнаты в доме графа (Джакомо запомнил их расположенными на третьем этаже, но на самом деле они были на первом). Для любого прочитавшего текст было ясно, что речь в нем идет совершенно о другой вакансии в доме. Женщина, которая откликнулась на его рекламу, выпадала из рядов уважаемых в обществе дам по двум причинам: она была брошенной невестой и католичкой-португалкой. Тем не менее она прибыла в паланкине, говорила на нескольких языках, включая итальянский, и вскоре веет лилась в маленькие комнаты дома на Пэлл-Мэлл, распорядившись отсылать прочь всех спрашивающих про нее. Роман начался в стиле, знакомом читателям «Истории моей жизни»: как сложная связь, в которой одна сторона — Казанова — убеждает себя в собственной влюбленности. Он обращался с Полиной, как называл «жилицу», будто отец семейства из Пэлл-Мэлл, а к маленькой Софи стал относиться как к нежеланной дочери, как только она попыталась попросить у него денег для своей увязшей в долгах матери, Терезы. Софи проводила ночи в доме с Полиной и отцом, все трое разыгрывали роли дочки, матери и отца.

Полина была благородного происхождения, образованной, красивой, но так же уязвимой, как и Анриетта, — она сбежала из своеобразной домашней тюрьмы. Представляется маловероятным, чтобы она была влюблена в своего хозяина. Она не извлекала большого дохода из их отношений, покуда своевременный несчастный случай в поездке не уложил Казанову на несколько дней в постель, возле которой, Полина, как его няня, понемножку читала ему из его коллекции «философской» — или эротической — литературы.

Сомнения вызывают рассказы Казановы о черноволосой женщине, которая жила с ним на Пэлл-Мэлл, и, хотя он утверждает, что ее история была знакома всем, кто знавал общество Лиссабона, исследователям ее личность установить не удалось. Несмотря на то что отдельные моменты ее истории почти наверняка были плодом вымысла ее самой или Казановы (например, ее связи с маркизой де Помбаль и бразильской принцессой), но неожиданно Казанова вплетает в свою историю поддающиеся проверке факты. Часовня, куда она и сообщество португальцев приходили на мессу к Голден-Сквэр, существует и по сей день, а в ночь, когда он говорит, что в первый раз увидел ее обнаженной через кисейный полог в Пэлл-Мелл — 24 июля 1763 года, — луна действительно была полной.

Связь продолжалась до начала августа, когда она вернулась в Португалию через Францию. В мемуарах ее история перемежается замечаниями Казановы, примерившего роль отца Софи. Это был несчастливый эпизод в странной траектории жизни Софи — ее использовали в качестве пешки в различных уловках матери и в конечном итоге сдали на попечение в королевский приют в Челтенхэме. В 1763 году она пережила некую болезнь или депрессию, вследствие чего сильно похудела — у нее подозревали анорексию. Казанова вмешался и попытался помочь, жестко поговорив с Терезой, которая согласились с ним в том, что они направят «их ребенка» в Хаммерсмит, школу-интернат для юных леди.

Казанова и Тереза больше никогда не видели друг друга после 1763 года, хотя в Италии, шесть лет спустя, Джакомо встретился с сыном, Джузеппе. Жизнь Терезы была садом наслаждений в духе восемнадцатого века — полной веселья и зрелищ, долгов и нарушений норм. Ненадолго она стала одной из самых богатых простолюдинок в Лондоне, но потом закончила дни, продавая ослиное молоко, побывав в Долговой тюрьме «Флит». Похоронил и ее в общей могиле для бедняков. История Софи еще всплывет годы спустя через ее школьную подругу, но с дочерью Казанова тоже больше никогда не встретится.

Итальянская опера, еврейские художники, африканские слуги-полиглоты, венецианка хозяйка клуба — Казанова рисует нам пестрый, космополитичный Лондон, поэтому неудивительно, что в этом городе он нашел других приехавших с целью разбогатеть, с которыми уже был знаком; раньше. Одной, из них оказалась Мари Анна Женевьева Шарли йога, франко-швейцарская куртизанка, едва не стоившая ему жизни и, безусловно, изменившая ее навсегда. Если Лондон стал для Джакомо местом кризиса среднего возраста жизни, то Мари Шарпийон — его катализатором.

Казанова знал ее и ее семью в Париже. Мари Анна была так красива, даже в раннем подростковом возрасте, что. повеса вроде Казановы, несомненно, должен был заметить ее — таково, впрочем, было и ее намерение. Она, ее мать, тети и бабушки — все были профессиональными красотками. Несколько десятков лет назад бабушка и ее дочери были высланы из швейцарского Берна за аморальное поведение и в 1763 году продавали свое внимание на Денмарк-стрит. Именно здесь Казанова снова столкнулся с этой семьей. Мари Анне было всего восемнадцать лет, но ее уже содержал венецианский посол Морозини, который передал в Лионе Казанове письмо для нее. Так выглядела рекомендация в куртуазно-эпистолярном стиле продажной любви восемнадцатого века.

Мари Шарпийон вела игру любви и похоти профессионально и цинично. Хотя Пемброк предупреждал Казанову на ее счет, Джакомо заплатил ей за прогулку с ним по темным аллеям Воксхолл-Гарденз, укромному месту для свиданий. Но Мари Анна сбежала с деньгами и посмеялась над ним. Она научилась играть в семейном бизнесе жестко и бесчстно и знала себе цену. Мари была молода, с удивительными глазами, густыми каштановыми волосами и вызывавшими в ту эпоху восхищение тонкими запястьями и щиколотками. Если ее груди и были маленькими, как заметил эксперт Казанова, то они были совершенной формы — она обладала изяществом и изысканностью, якобы унаследованными от маркиза де Сен-Сур, ее родного отца. Она делала карьеру как лучшая лондонская grande horizontal, фантастическая француженка, и у нее было мало времени на Казанову.

Она заявила Казанове, что намерена его завоевать его любовь, а затем мучить и оскорблять его. Было ли это любовной игрой — почувствовала ли она, что должна надеть маску доминирующей госпожи для такого игрока, каким являлся Казанова? Скорее всего, возможно, она почуяла то, о чем он только начинал догадываться — что под его ослепительными латами скрывается ранимый человек, который осознавал нелепость своего положения, придуманных им самим фантазий, нелепости мужского тщеславия и быстротечность похоти. И она осознавала свою власть изводить его сексуально в тот момент, когда его либидо уже прошло свой пик. «Я знал, — мелодраматически объявил Джакомо, — что, достигнув тридцати восьми лет, начал умирать».

Сценарий спектакля разворачивался по всем законам жанра. Джакомо пригласил ее в свой дом и намекнул на свои условия. Ко времени, когда это случилось, некоторые члены ее большой семьи — поскольку все они были европейскими путешественниками — задолжали Казанове деньги. События развивались довольно быстро. Шарпийон дала понять, что желает жить его любовницей в богатых апартаментах в Челси, вроде тех, какие имела, пока ее покровителем был Морозини. Ей нужны были ежемесячные выплаты и слуги. Казанова на все согласился. Договор подготовила ее сутенерша-мать, получив в счет аванса от Казановы сто гиней. Это выглядит холодной финансовой операцией, но именно таким образом в Лондоне профессиональные куртизанки — дамы полусвета — тогда заключали контракты с благополучными джентльменами. Казанова сохранил письма Мари Анны, и они дошли до нас благодаря архиву Праги, многим свойственен необычно раздраженный и невыдержаный тон — она часто попрекала его за дурное настроение и болезненный вид, даже после того, как приняла у него деньги для поддержки «матери, бабушки, теток и человека, которого она выдает за своего отца».