Серж хотел рассмеяться, но раздумал, наткнувшись на взгляд Маши, встревоженный и виноватый. Это она что же, и таким сказкам верит? А потом возвращается домой, читает французские книжки, играет на рояле… Парадокс! От удивления он даже забыл обидеться.

Остяк и Маша ушли, и он остался в компании Игнатия, которого, само собой, тоже обошли приглашением. Кучер тут же развернул чистую тряпицу, в которой у него оказался дорожный припас: шаньги, крутые яйца, запеченное с чесноком мясо и в штофной бутыли – клюквенная вода (спиртного Игнатий строго не употреблял). Сопя и вздыхая от смущения (интересно, где оно было, когда он всю дорогу ворчал и ругался?), он сделал широкий жест ладонью, предлагая управляющему разделить трапезу. Серж с удовольствием согласился.

И время потекло сосредоточенно и неторопливо. Игнатий помалкивал, лишь изредка роняя какое-нибудь неопределенное замечание – за жизнь. Можно, да и нужно было, конечно, расспросить его о насущных вещах, уточнить кое-какие местные тонкости – наверняка ведь о многом знает, – да не хотелось. Вокруг была такая славная тишина…

Удобно расположившись на сиденье таратайки, застланном волчьим мехом, Серж рассеянно смотрел в пространство, откусывал жестковатую кабанятину. Представлял, как где-то здесь, вон хоть за теми березами, бесшумно бродят мохнатые, горбатые, ростом в пять аршин. Желтые листья липнут к свалявшейся шерсти, острые уши – домиком, как у Огонька, и человечьи глаза смотрят встревоженно и виновато.

Да уж. Антоше бы Карицкому про это рассказать. Серж поморщился, моментально увидев перед собой черную фигуру в долгополом пальто и надвинутой на глаза шляпе, яростно провозглашающую, что все люди – гиены и свиньи. Или Агнешке… С Агнешкой – Агнусей, Агнией – он жил в Москве. Маленькая, худая как щепка, зато с пышной грудью, которой очень гордилась. У нее тоже были свои заморочки: воображала себя великой актрисой. Где-то она и впрямь играла – на заднем плане, на десятых ролях – и, как положено, бесконечно жаловалась на интриги завистников. С ней было, пожалуй, весело… в фантастическом беспорядке крохотной квартирки, среди вечных стонов, хохота и пылких тирад, среди пестрых нарядов и самодельных шляп, похожих на клетки для райских птиц. Весело… пока он от нее не устал. Устал быстро.

Интересно, когда он устанет от тишины этого громадного леса? От его запахов? От…

– Глядите, Дмитрий Михайлович, как смерклось-то! Никак туча!

Серж, очнувшись, поднял голову. Черт, сколько времени они уже тут сидят? Небо и правда потемнело, над верхушками деревьев, подгоняемые ветром, двигались сизые лохмотья. Солнце исчезло, и в лесу сразу стало сыро и холодно. Игнатий, привстав на козлах, озабоченно вглядывался туда, куда Алеша увел хозяйскую дочку.

– У, злыдень косой! Хлынет ведь сейчас – и застрянем намертво, что он себе думает?!

А в следующую минуту и впрямь хлынуло. Вернее, сперва – тихо закапало, и Серж как-то и не подумал пугаться. Он увидел, как впереди из-за кустов показались-таки двое, и, спрыгнув с подножки, быстро пошел им навстречу. Они не торопились. Остяк со своей трубочкой, как обычно, чихал на все окружающее. А у Маши был почему-то очень расстроенный вид. Как будто она казнила себя за то, что поддалась грешному любопытству!

– Дождь начался, Марья Ивановна. Ваш Игнатий рвет и мечет!

Он подал ей руку. Она, вздрогнув, глянула на нее, потом – в глаза Сержу с таким смятением, как будто совсем не ждала его здесь увидеть. И тут же отвела взгляд.

– Да. Спасибо, – неуверенно оперлась на его руку и ускорила шаг.

Вот и кончилась осень, подумал он, помогая Машеньке сесть в таратайку. Дождь – ледяной. А у этого несерьезного экипажа нет даже верха, и как, интересно, они два часа будут ехать? А если и в самом деле застрянут?..

Дождь полил гуще, тучи шли по небу уже не клочьями, а сплошной серой массой. Игнатий уже не ворчал. И лошадей подгонять не требовалось, они бежали как умели – с ухаба на ухаб, разбрызгивая лужи, под черными еловыми ветками и зелеными пихтовыми. Выходило все равно медленно.

– Так не годится, – сказал Серж.

– Я такая дура, – кутаясь в намокший волчий мех, пробормотала Машенька.

– Это у вас любимое занятие – себя винить, да? – Он засмеялся и, поторопив Огонька, немного обогнал таратайку, обернулся к кучеру: – Простудим барышню, Игнатий. Она уже насквозь мокрая.

– А что я могу? – огрызнулся тот. Крикнул через плечо остяку: – Эй, Алешка, с тебя ведь первого Иван Парфенович шкуру-то сдерет!

– А ты зачем вез? – Алеша засунул трубку за голенище, и сразу стало видно, что он беспокоится не на шутку. – Алеша глупый, хозяйка молодая, ты – умный! Сказал бы: мало-мало не повезу, что бы мы сделали? Сидели бы дома!

– Что?! – Игнатий, обомлев от такой наглости, свистнул кнутом, правда не по Алеше – по лошадям, таратайка рванулась вперед, качаясь с боку на бок. Сержу показалось – вот-вот развалится!

– Останови! – Он, наклонившись с седла, выхватил у кучера из руки кнут.

Тот, скорее от неожиданности, чем сознательно, натянул вожжи, Орлик недоуменно заржал, и Огонек тут же к нему присоединился.

– Ты чего, барин? Ты чего? Только разбежались…

– Хочешь – в землю лбом? Или в сосну. Марья Ивановна, – Серж, подъехав к таратайке с той стороны, где сидела Маша, взялся рукой за расписной борт, – давайте-ка ко мне в седло. Верхом быстрее. Берите эту шкуру…

Она глянула на него так испуганно, будто он был не человек, а тот самый горбатый, лохматый, пяти аршин ростом. Еще бы: чай, тут не Петербург. И как только язык повернулся предлагать девице эдакое неприличие!

Что-то в этом роде он ожидал от нее услышать. Но она обошлась без слов. Посмотрела на него пристально пару секунд и кивнула, крепко сжав губы. Игнатий и Алеша – на удивление – тоже не стали возражать. Ясно было, что дождь – надолго, и дорога под колесами расползалась на глазах.

Общими усилиями усадили Машу на Огонька – боком, впереди Сержа. Она низко склонила голову, не глядя на него, и, ему показалось, даже перестала дышать. Ей было неудобно, неприятно и явно хотелось сделаться меньше раза в четыре. А он удивился, как мало она занимает места со всеми своими юбками и меховой накидкой.

– Ну, Марья Ивановна, держитесь крепче.

Она снова молча кивнула и ухватилась руками за рыжую гриву. Серж направил Огонька вбок, туда, где не было кустарника, а только плотный мох и старая хвоя.

Маша попыталась обернуться.

– Как они-то?.. – Слова еле выговорились, как будто у нее заледенели губы. Серж чувствовал, что она дрожит.

– Они ведь здесь родились, в тайге? По крайней мере, Алеша.

– И я тоже.

– Машенька, почему у вас был такой огорченный вид? Ну, когда шли от шамана. Он не захотел вам раскрывать свои тайны?

Серж спросил об этом, чтобы ее отвлечь. Чтобы она не сидела так напряженно, клоня голову под грузом невесть какой вины. Впрочем, если честно – ему тоже надо было отвлечься! Холодная вода била в лицо, мокрые ветки норовили сорвать фуражку, тело начало неметь от неровного бега коня… Нет, не от того вовсе. И жарко было не от того. И черт знает какие мысли… Да ладно! Он – нормальный мужчина. Что удивительного? Сколько месяцев уже у него не было женщины?.. Плохо, что она, отшельница не от мира сего, это чувствует. А ведь чувствует, чувствует!