Не обращая внимания на мои возражения, Феликс отвел меня в дом и уложил в постель так ласково и сноровисто, как сделала бы Лили. Только когда он разжег камин и принес мне бокал глинтвейна, я наконец спохватилась и спросила, как у него все прошло в Данбаре.

— Превосходно, моя дорогая. Врач поначалу впал в легкое замешательство, но после пятнадцатиминутной беседы охотно согласился выдать мне заключение. Потом, пока я разыскивал нотариуса, я вдруг подумал про свое завещание, которое подписал по настоятельному совету Карбертона через несколько дней после смерти отца, — согласно ему все мое имущество переходит к Эдмунду как ближайшему наследнику; бедный Хорас лишен права вести свои дела. Тогда вместо нотариуса я нашел стряпчего — некоего мистера Макинтайра, чья контора расположена на Касл-стрит, далеко от почты, — и он составил новое завещание, по которому все поместье отходит к тебе. Составлено оно «в преддверии брака», как выражаются юристы, и вступит в силу лишь после того, как мы поженимся.

— Но ты же обещал поделиться с братьями, милый! Это несправедливо по отношению к ним — даже по отношению к Эдмунду, сколь бы отвратительно он себя ни вел.

— Ну, в известном смысле дело именно в нем. Как только документ был заверен подписями и скреплен печатью, я написал брату о новом завещании, но копию оного не приложил и имени стряпчего не назвал. Таким образом, до продажи поместья и раздела вырученных денег моя смерть будет крайне невыгодна Эдмунду.

— Феликс… ты боишься, что он попытается тебя убить?

— Нет, но это покажет брату, что своими угрозами он ничего не добьется. Это — и заключение о моем психическом здоровье, которое я отослал Карбертону вместе с распоряжениями насчет сделки. Одна копия завещания осталась в сейфе мистера Макинтайра, другая будет храниться у тебя. А теперь тебе надо поспать, и пообещай мне, что никакие незнакомцы со шрамом тебе во сне не привидятся. Мы бы не задержались здесь ни минутой дольше, если бы я думал, что нам грозит хоть малейшая опасность.

Успокоенная уверенностью Феликса (и, вне сомнения, горячим глинтвейном, допитым до последней капли по его настоянию), я согласилась, что человек со шрамом вполне мог мне присниться, и сама почти поверила в это ко времени, когда погрузилась в сон.

Сейчас почти полдень пятницы. Я опять дала волю перу, но не нарушу своего обыкновения поступать так, как хотела бы, чтобы поступала ты на моем месте (вернее, писать так, как хотела бы, чтобы писала ты). Я все еще остаюсь в постели по настойчивой просьбе Феликса, по-прежнему с головной болью и общим недомоганием, но всего лишь с парой царапин и синяков, свидетельствующих о вчерашнем приступе паники. Мой возлюбленный винит себя, что поспешил вернуться домой, все еще пребывая в расстройстве чувств из-за письма Эдмунда, когда прежде следовало успокоиться. А мне, со своей стороны, ужасно стыдно, что я впала в такую панику при виде безобидного незнакомца. Через десять дней мы благополучно поженимся, и девятого июня, даст Бог, я наконец обниму тебя.

С любовью к тебе и милому Годфри,

твоя любящая кузина

Розина

Керкбрайд-коттедж

Пятница, 1 июня 1860

Дорогая Эмилия! Мне опять пришлось уверять Феликса, что я проливаю слезы над твоим письмом единственно от радости. Какое счастье, что Годфри снова стал самим собой и горит желанием вернуться к своей работе, — сколько же тревог и волнений тебе пришлось пережить! И какое облегчение, что ни вы, ни ваши соседи не видели никаких подозрительных личностей в округе.

У нас здесь тоже все спокойно. Человек со шрамом не вернулся и даже не являлся мне во снах. Феликс пребывает в чудесном расположении духа; вчера вечером он сказал, что в нашей любви обрел счастье, о каком и не мечтал. «До встречи с тобой даже в лучшие дни в душе моей всегда витало облако печали, — сказал он. — А в худшие дни царил кромешный мрак; я едва мог оторвать голову от подушки и каждую минуту страстно желал лишь одного — забыться беспробудным сном. Но теперь я полон света; я кормлюсь небесным нектаром и упиваюсь райским млеком, и облако печали бесследно рассеялось». По словам Феликса, именно поэтому он так мало спит; для него весь мир озарен сияющим светом, и он готов поверить, что люди могли бы летать по воздуху, когда бы имели достаточно веры в свои силы, — так апостол Петр спокойно ступал по водам, пока не поддался страху.

Вчера днем мы дошли по берегу до так называемой Колыбели Святого Балдреда — скалистой расселины в речном устье. Феликс настоял на том, чтобы взобраться на крайнюю скалу, хотя он не столько взобрался, сколько взбежал по зубчатому каменистому отрогу на высоту пятидесяти или шестидесяти футов, а потом прыгал с камня на камень на самой вершине, радостно размахивая руками, в то время как я наблюдала за ним снизу, обмирая от страха. Спустившись на берег, он заверил меня, что нисколько не боялся оступиться, но мне очень хотелось бы, чтобы немного бояться он все же научился, хотя бы ради моего спокойствия!

От Карбертона пока нет никаких известий, но сегодня утром в Данбаре интуиция подсказала Феликсу наведаться в судовое агентство. Там он узнал, что двадцать девятого июня из Ливерпуля в Рио-де-Жанейро отплывает пассажирское судно «Утопия». Усмотрев в таком названии доброе предзнаменование, он тотчас же заказал для нас каюту; плату за билеты нужно внести пятнадцатого числа, и Феликс уверен, что к тому времени сделка купли-продажи уже состоится.

Признаюсь, у меня сердце похолодело от этой новости — ведь двадцать девятое наступит так скоро! — но я исполнена решимости подавить дурные предчувствия. Феликс смотрит в будущее с превеликим воодушевлением, и мне просто страшно его разочаровывать. «Мы навсегда забудем о холодных пасмурных зимах! — воскликнул он, входя в дом. — Потому что в Рио-де-Жанейро тепло и солнечно круглый год». Хотя он уверен, что навсегда исцелился от меланхолии, с моей стороны было бы непростительным эгоизмом пытаться удержать его здесь, где зимы будут напоминать ему о той ужасной душевной тьме. Я сказала лишь, что мне очень тяжело навсегда расставаться с тобой, но Феликс весело ответил, мол, само собой, мы будем приезжать в гости. Возможно, немного пожив в Рио, он с радостью переберется куда-нибудь поближе — в Испанию, например, или на один из островов Греции (позавчера вечером он читал мне восхитительные строки из «Дон Жуана», где говорится о греческих островах). Тогда мы сможем проводить все лето в Англии (под Англией я разумею Неттлфорд, конечно же), обитать в наемном коттедже по соседству и видеться с тобой каждый день.

С любовью к тебе и милому Годфри,

твоя любящая кузина

Розина

Керкбрайд-коттедж

Вторник, 5 июня 1860

Дорогая Эмилия! Вот мы и сочетались законным браком, хотя сама церемония, проведенная суровым и (мне показалось) осуждающим нас священником в присутствии двух платных свидетелей, нетерпеливо переминавшихся с ноги на ногу, оставила столь жалкое и тягостное впечатление, что по выходе из церкви я всплакнула и даже Феликс был заметно подавлен. День стоял погожий, но отмечать знаменательное событие нам совершенно не хотелось, и мы уже собирались вернуться домой, когда мой новоиспеченный муж заметил извозчичий двор и предложил нанять коляску до вечера. Быстрая езда вдоль побережья вернула нам хорошее настроение. Примерно в миле за деревней Скейтро мы увидели маленькую безлюдную бухту и привязали лошадей близ травянистой ложбины, где нам обоим в голову пришла одна и та же мысль: ведь фактически мы женаты не три часа, а уже три недели. Расстелив на траве плащи, мы предались любви, а когда потом я лежала под теплыми солнечными лучами, обнимая спящего Феликса (редкое наслаждение!), у меня было ощущение, будто мы при жизни вознеслись на небеса и парим в сиянии неземного света.