— Ах, Джексон, — сказала я, нагнувшись вперед, — как здесь красиво.

— Я же говорил: панорама Лос-Анджелеса. Отец купил этот холм еще в шестидесятых годах. Ему всегда хотелось поселиться прямо тут.

Я стала вглядываться, стараясь отыскать знакомые места: красный мигающий огонек радиостанции, параллельные ряды фонарей Саут-Джефферсон-авеню. Мне даже удалось найти вывеску «Кей-Марта»: красное «Кей» и синее «Март». Джексон откинулся в кресле и ласково отвел мне челку со лба. В мечтах я часто представляла себя в подобных обстоятельствах — не с Джексоном, если быть точной, но с неким загадочным, влюбленным в меня мужчиной, чей облик мне рисовался смутно. Я верю в супружеские обязательства. Всю свою жизнь я не без гордости считала себя верной женой. Но теперь я улыбалась ему, и он отвечал мне улыбкой. Единственное, что меня беспокоило: он не поцелует меня — совесть заговорит. Он поднял мою руку, разжал пальцы и поцеловал ладошку. В этом было столько нежности, что я едва не расплакалась. Закрыв глаза, я почувствовала, что его губы скользят к моему запястью.

— Вот так все и должно быть, — сказал он и поцеловал меня. Мои пальцы пробежали по его волосам, а затем я обняла его за шею. Он придвинулся ко мне и слез с водительского сиденья. Его губы оказались удивительно знакомыми, хотя и совсем непохожими на губы Сэма. После свадьбы я ни разу не целовалась с посторонним мужчиной, но, как выяснилось, прекрасно помнила, что делать. Протянув руку, я сжала его бедро чуть выше колена. Он прижал меня к спинке сиденья и стал расстегивать мою рубашку. Его пальцы показались мне очень холодными, и, когда я закрыла глаза, мне вдруг представилось, что я нахожусь под водой. Его пояс звякнул, и брюки сползли вниз. Я ощутила его дыхание, его горячие губы и руки, скользящие по моей шее.

— Боже, как ты прекрасна!..

Когда мужчина говорит эти слова, дыхание захватывает, даже если ты ему не веришь. Но в этот раз сомнения мгновенно улетучились: я знала, что и вправду прекрасна. Мне не терпелось ощутить в себе его плоть, которая, как я чувствовала бедром, уже напряглась до предела. Увернувшись от него, я залезла в сумочку и вытащила Нинин презерватив. После стольких лет замужества я уже отвыкла от неловкости предварительных переговоров: «Как насчет контрацепции?» Он взял презерватив и разглядел его в свете луны. Я затаила дыхание, ожидая, что он скажет что-то умное, но он просто разгрыз пластиковую обертку и стянул с меня джинсы. Я отбросила их ногами, и они упали где-то возле руля. Одним рывком он откинулся на спинку и усадил меня на себя. Держась за его плечи, я вскочила верхом и, задыхаясь, приникла к его губам, пока он входил в меня все глубже и глубже. Я металась из стороны в сторону, словно оседлав морскую волну, и мои волосы хлестали меня по щекам. Мне казалось, что я утопаю в черной воде, потоки которой ласкают меня, делая гладкой, как ракушки на дне океана.

Мы любили друг друга так, словно ждали этого всю свою жизнь. В такие мгновения раскрываются все твои секреты: твоя любовь, твои утраты, все прожитые годы. Я подумала, что все это время между Мемфисом и настоящим моментом было чем-то вроде зимней спячки. И теперь мы словно проснулись, дико изголодавшиеся друг по другу. Мы быстро закончили, и я лежала на нем, закрыв глаза, слушая стук его сердца и недавно начавшегося дождя. Капли барабанили по крыше пикапа, а я тем временем думала, что поступила так, как обычно поступают мужчины: поддаются своим даже самым мимолетным страстям и не испытывают никаких угрызений совести. Словно всплывающему на поверхность аквалангисту, мне казалось, что я двигаюсь навстречу свету из голубой и безмолвной глубины.

В ту ночь я так и не уснула. Лежа на боку в своей детской кровати, я смотрела, как волны дождя растекаются по окнам. Я знала, что сказала бы мне Джо-Нелл: «Первосортный секс еще далеко не любовь, даже если вы исхитрились получить удовольствие в машине».

Просто не думай об этом.

На улице волнами поднимался туман, заставляя меня тосковать по Калифорнии. На карте Дьюи обозначен лишь маленькой зазубринкой в том месте, где в океан впадают горные реки с обрывистыми берегами. После влажной зимы холмы покроются роскошным зеленым ковром, усеянным лютиками, маргаритками и цветками лаванды на длинных стебельках. Стоит прищурить глаза, и холмы превращаются в зеленых китов. По вечерам мы с Сэмом часто пьем вино в открытой беседке мистера Эспая, в которой есть каменный очаг, решетка для жарки мяса и крыша из виноградной лозы. Извилистая тропка от этой беседки ведет вдоль речки к скалистому пляжу. В конце владений Эспаев, у самого океана, высится старая наблюдательная вышка Сэма. Еще мальчиком он следил с нее за передвижением китов и выкрикивал какие-то цифры стоящим внизу маме или мистеру Эспаю, которые заносили их в специальный блокнотик.

В заливе Томалес холодное дыхание Калифорнийского течения сталкивается с теплым прибрежным воздухом, и в результате возникают утренние и вечерние туманы. Сейчас, наверное, из открытого океана надвигается густой туман, и все огни в доме мистера Эспая горят, словно темное золото, словно маяк, сигналящий кому-то сквозь дождь и мглу. Я ясно видела, как мой свекр ходит по комнатам, обшитым панелями красного дерева, как он насыпает в миску кошачий корм, поливает мои африканские фиалки и ждет, пока экономка Ху Ши Лаонг позовет его ужинать. В воздухе разольется густой аромат: морские гребешки, запеченные в фольге с полентой, шафраном и сладким перцем, маринованные грибы под соусом чили с чесноком и трюфельным маслом. А может быть, Ху Ши приготовит что-нибудь полегче, скажем салат из груш, козьего сыра, пансетты и вишневого уксуса.

Я представила себе обеденный стол: длинная полированная поверхность розового дерева, на которой накрыт ужин для одного человека. Вот поблескивают разномастные приборы и старинный фарфор, выписанный мистером Эспаем из Сан-Франциско много десятилетий тому назад. Розы на тарелках молчаливо напоминают, сколько уже потеряно и сколько потерь еще впереди. Мистер Эспай всегда намекал Сэму, что был бы рад, если б тот занялся ранчо или каким-то другим сухопутным делом. Его землю окружает узкий залив Томалес, повторяющий изгибы разлома Сан-Андреас, что дремлет глубоко внизу, под морем, огромная трещина, уходящая в никуда.

Тут за стеной послышался грохот, от которого задрожали оконные стекла. Я села и по привычке подумала о землетрясении, но быстро вспомнила, где нахожусь: плоская, как стол, Таллула лежит на тоннах известняка. Затаив дыхание, я подумала, что же это могло быть. Я ждала, что шум повторится, но до меня доносился только шорох дождя, сеющегося на палую листву в канавах, на заросли тиса и самшита. И тут мне пришло в голову, что Минерва могла упасть с кровати, у людей ее возраста так легко ломается шейка бедра.

Я вскочила с постели, прошлепала по коридору и открыла ее дверь. У изголовья горела лампа, но сама койка была пуста, а одеяло — откинуто. Минерва лежала на полу на полпути между кроватью и комодом. Я бросилась к ней и нащупала пульс: он был слабый, нитевидный, но ритмичный. Одинакового размера зрачки рефлекторно сузились, едва я подняла ей веки. Я сразу поняла: это сердечный приступ. Ее лицо было пепельно-серым, а все тело покрылось испариной.