— Ты только посмотри на это! Да их там сотни! — пилот крякнул и почесал причинное место. Это был американец, работавший на полставки в «Аэро Калифорния». — Я езжу на переписи этих зверюг с семидесятых годов, с самого возвращения из Вьетнама, — сообщил он нам. — А вы знали, что в Библии киты названы первыми из животных?

Я сомневалась, что это так, но кивнула. До меня словно донесся Минервин голос: «Милые мои, кое с чем не стоит спорить, а лучше просто согласиться». Ну а Джо-Нелл бы хихикнула: «Не спорь с ним, как-никак он — пилот». Тем временем он глядел сквозь забрызганное стекло на подернутую рябью воду.

— А какие из китов умеют петь? Эти умеют?

— Нет, — ответил Сэм, — только гладкие киты поют своим детенышам.

— А тут такие есть? — Пилот уставился на нас, разинув рот.

— Нет, они уже практически истреблены.

— Вот ведь незадача! Если нам и китов-то не уберечь, что мы вообще можем спасти?

— Не знаю, — сказал Сэм.

— Эта планета катится в тартарары, — бурчал пилот, глядя на воду. — Ну а горбатые киты — они ведь тоже поют?

— Поют. — Сэм нагнулся вперед и поцеловал меня в шею. — Горбатые киты поют своим подругам.

— А те их слышат? — удивился пилот. — Несмотря на всю эту воду? Думаю, они часто теряются: океан-то большой.

— Огромный, — согласилась я и погладила Сэма по колену Солнце уже садилось, окрашивая воду в темно-сливовый оттенок. Мне хотелось ощущать спиной колени Сэма, и я опустила кресло назад. Его руки легли мне на плечи. Океан огромен, но не бесконечен, как считали когда-то первые путешественники. Он чем-то напоминает человеческое сердце: оба таинственны и необъяснимы, оба полны опасностей и скрытых трещин, оба незаменимы и поистине бесценны.

«Сессна» сделал крюк и полетела к пустыне, а потом закружила над мощеной посадочной полосой, неожиданно переходившей в песок. За секунду перед посадкой наши жизни вдруг пронеслись у меня перед глазами: как мама танцует в одних чулках в ожидании мистера Креншо и напевает «Такова жизнь», как Элинор и ее пожилые подружки отмеряют муку, растирают масло с сахаром, делят яйца на желтки и белки и запирают на ночь все двери и окна, как Джо-Нелл пересекает границу Техаса и Оклахомы, оставив прежнюю жизнь за спиной, а Минерва парит в облаках и улыбается всем нам сверху. Я увидела и Джексона, как он стоит у доков и думает то ли о лодках, то ли обо мне, а ветер теребит рукав его свитера.

Далее за тысячу миль я слышу (и всегда буду слышать!) стук его сердца. Я слышу шорохи старого дока и скрип уключин. А он все так же неподвижно стоит; его силуэт темнеет на фоне вечерней синевы, словно вода и небо, внезапно сойдясь вместе, слились в эту зыбкую, едва различимую тень.