— Чей он? — наконец, вымолвила я.

— Деда Вудса.

— Ты здесь часто бываешь?

— После его смерти почти не приезжал.

Он начал возиться с печкой. Сунул поленья, принялся разводить огонь.

— Ты был привязан к деду? — спросила я, рассматривая его затылок.

— Не знаю. Наверное. — Кайден прикрыл черную от копоти дверцу и поднялся. — Дед Вудс был крутого нрава, неуживчивый и не ладил с кланом. Но он единственный помнил о том, что я все еще жив.

Некоторое время мы в молчании смотрели друг на друга. Признания явно не являлись коньком Кайдена и говорить о себе он, определенно, не любил. Впрочем, я бы тоже не горела желанием ворошить прошлое, если бы воспоминания были настолько паршивы, что хотелось бы притвориться, будто они принадлежали другому человеку. Судя по всему, у Кайдена имелась целый ворох паршивых воспоминаний.

— Когда мне было семь, отец вышвырнул меня в закрытую школу для мальчиков. Он называл это мужским воспитанием — в школе отлично умели вытравливать человечность. Каждую зиму дед забирал меня на пару седмиц из того чистилища в нормальный мир, и я чертовски благодарен ему за это.

— Ясно, — неожиданно охрипшим голосом произнесла я и поймала себя на том, что нервно расковыриваю заусенец на пальце. Судя по всему, продолжения ждать не стоило, и чтобы как-то сгладить повисшую неловкую тишину, я вымолвила:

— У тебя губа разбита. Надо обработать, иначе на лице шрам останется.

— Дед считал, что шрамы украшают мужчин и не держал в доме заживляющих мазей.

— Тогда просто промоем. Она выглядит нехорошо.

— Ладно. — Кайден не спорил, наверное, чувствовал, что я находилась на грани.

В лесном домике было удивительно уютно и очень спокойно. В печи в кастрюльке набухала каша с шиповником по рецепту тетушки Матильды, то есть без перца, соли и масла, потому как на почти пустых полках мне удалось найти только пшенку в льняном мешочке и сухие, сморщенные ягоды. Подозреваю, что собранные задолго до кончины хозяина дома.

Когда я осторожно промывала Кайдену рану, то он даже не морщился, но ловкой сестрой милосердия меня было сложно назвать.

— Мне сложно понять, Лера, что ты сейчас на самом деле испытываешь из-за того, что… тот ублюдок… — Он запнулся, я замерла. — Тот парень, пытался сделать, но ты можешь поговорить со мной. Мне кажется, плакать в этой ситуации нормально.

— Если я осознаю, что человек, с которым нас в детстве укладывали в одну кровать, пытался надругаться надо мной, то свихнусь, — мой голос истончился, неожиданно даже для меня самой. — Я чувствую себя такой униженной.

— Иди сюда, — вздохнул Кай, забирая влажную салфетку, и привлек меня к себе.

Он сидел, я стояла, прижимаясь к нему, обнимая за шею. Его объятия всегда дарили ощущение абсолютной безопасности.

— Знаешь, о чем я жалею больше всего? — промычала я ему в плечо.

— О чем?

— Что не сама сломала говнюку нос!

У Кайдена вырвался смешок. Я отстранилась, погладила его по щеке, осторожно большим пальцем провела по скуле. Неожиданно он судорожно вздохнул и перехватил мою руку.

— У тебя такие маленькие руки, Лера. Такие тонкие пальцы.

— Руки, как руки, — отозвалась я. — Пальцы, как пальцы.

— Но они умеют создавать удивительную магию.

— Когда мне было десять, я оживила всех своих кукол. Они танцевали в детской польку, и тетка Матильда упала в обморок от страха. Тогда никто не подумал, что моя магия удивительная. У меня отобрали стило, а кукол закрыли в чулане. Они там еще седмицу скреблись, пока в рунах не потух магический свет.

— Что было дальше?

— Дальше? — Я попыталась вспомнить, какими проделками доводила родственников. — Дальше я научила кухонную табуретку шагать.

Кайден не удержался от смеха.

— Тебе наказали?

— Не помню, но табуретка маршировала пару седмиц. Тетка пригрозила, что все стулья прибьет к полу, если я хотя бы еще раз трону мебель. Потом родители признали, что вряд ли из меня выйдет благородная девица, купили первое рабочее стило и вместо кукол начали дарить учебники по артефакторике. Больше всех расстроилась мама, она до конца надеялась, что я начнусь играть на клавесине.

— Хорошие были времена, — улыбнулся Кайден и, как будто привычно, точно делал так уже много раз, поцеловал мою ладонь.

— Сейчас тоже неплохие, — пробормотала я. Сердце заколотилось, как сумасшедшее, сто ударов в минуту, не меньше, ведь касание его мягких губ показалось самой интимной лаской из всех, что мне доводилось испытывать в своей жизни. Да и опыта у меня было маловато. Вернее, совсем не было.

На счастье или к досаде, мне не удалось разобраться в растрепанных чувствах, в печи неприятно зашипело, и в комнату потянуло горелым.

— Наш ужин! — всполошилась я, отскакивая от Кая с проворностью бешеной домохозяйки, и бросилась спасать еду.

Впрочем, кое-что спасать принципиально не стоило, например, диетическую кашу по рецепту тетушки Матильды. Блюдо оказалось совершенно несъедобным, даже хуже, чем у деда Вудса. Семейный деликатес темных ведунов, по крайней мере, имел вкус, пускай, и вкус перцовой смеси. Несмотря на голод, обычный спутник перемещений через границу, я сдалась после третьей ложки, и только наблюдала, как Кай стоически ковырялся в тарелке. Вдруг он аккуратно вытащил изо рта невесть каким образом затесавшийся в крупу камушек.

— Зато у тебя талант к созданию артефактов, — пробормотал он, точно уговаривая меня не расстраиваться из-за кулинарного провала.

Столько раз я хотела его накормить своей стряпней, но меня все время что-нибудь останавливало. Видимо, небеса пытались намекнуть, что не стоит испытывать судьбу и Кайдена на крепость желудка.

— На самом деле, я хорошо готовлю. Просто крупа в мешке была моей ровесницей.

— Верю.

— Ну, правда! В Тевете есть пословица: первый блин всегда комом.

— А будут и другие блины? — Кай так искренне изобразил испуг, что было впору зааплодировать.

— Ты сейчас по-настоящему задел мою гордость! — фыркнула я и из чистой вредности сунула в рот очередную ложку варева, но тут же схватила кружку с водой — разваренная клейкая масса просто отказывалась проглатываться «на сухую».

— Не переживай, тыковка, — подбодрил меня мужчина. — Я, правда, совсем не бедный человек и вполне могу позволить нанять для нас стряпуху. Не придется тратиться на знахарей.

Он говорил так, как будто мы действительно могли позволить себе жить вместе, в одном доме, нанимать прислугу, возвращаться по вечерам со службы, прогуливаться по выходным по кленовым аллеям. Словно у нас действительно было будущее. Почему ж мне не хватало розового стеклышка, при взгляде через которое мир казался веселее и жизнерадостнее? Однако поправлять Кая казалась кощунством, оставалось ответить шуткой: