Звуки голоса, пророчившего мне неминуемую погибель, доносились оттуда, где стоял граммофон. Он приобретал все большую глубину и силу, и по мере приближения к кульминации в нем все чаще и чаще проскальзывали безумные нотки.

Я понимал, какая опасность мне грозит. Я чувствовал, как мозг мой, на который словно обрушился поток смертоносных стрел, наполненных звучанием, постепенно начинает разрушаться. Я тщетно силился закричать, вымолвить хоть слово, но сколько я ни раскрывал рот, мне не удалось выдавить из себя ни звука. Я попытался подойти к граммофону, чтобы разбить пластинку, но не смог даже пошевелиться.

Звучание голоса приобрело немыслимую мощь и стало невыносимым, его переливы были проникнуты чудовищным торжеством; среди нот обрекавшей меня на мучения дьявольской музыки мне чудились выкрики и визг мириадов насмехавшихся надо мной чертей, как будто пение Казонетто раскрыло врата ада и полчища его исчадий, чьи руки были обагрены кровью несчастных жертв, с ревом устремились за его пределы.

Служение Черной Мессы с головокружительной скоростью приближалось к тому моменту, когда клинок кинжала должен вонзиться в тело обреченного на заклание и лишить его жизни. Хотя силы, питавшие мой ум и душу, почти иссякли, в последнем отчаянном порыве мне все же удалось прорвать завесу чар, сковавших меня словно цепи, и я разразился криком, издав дикий нечеловеческий вопль, вопль влекомой в преисподнюю души, чей разум вот-вот захлестнет волна безумия.

И тогда, словно отголосок моего вопля, раздался крик Костигана, который кинулся к граммофону, обрушил на него свой тяжелый, как кувалда, кулак, разбил пластинку, и чудовищный дивный голос затих раз и навсегда.

Как мне помнится, мы шестеро собрались у Конрада в его причудливо обставленном кабинете с необычной подборкой редкостей со всего света и длинными рядами книжных полок, где встречались экземпляры от Боккаччо в издании «Мэндрейк Пресс» до «Missale Romanum»[24] в переплете из дубовых дощечек, напечатанного в Венеции в 1740 году. Клемантс и профессор Кирован только что затеяли несколько раздражительный по своему тону антропологический спор. Клемантс придерживался теории об отдельной, самостоятельной расе альпийцев, а профессор утверждал, что эта так называемая раса была всего лишь девиацией изначально арийской расы – возможно, в результате смешения нордических племен с южными или средиземноморскими.

– А как, – спросил Клемантс, – вы объясняете их брахицефалию? У представителей средиземноморской расы была такая же вытянутая голова, как и у арийцев: или смешение между этими долихоцефальными народами образовало промежуточный, широкоголовый тип?

– Особые условия могут вызывать изменения у изначально длинноголовой расы, – резко ответил Кирован. – Боас[25], к примеру, показал, что в случае американских иммигрантов форма черепа часто менялась за одно поколение. А Флиндерс Питри[26] отметил, что ломбардцы за несколько столетий превратились из длинноголовых в широкоголовых.

– Но что вызвало эти изменения?

– Науке еще слишком многое неизвестно, – ответил Кирован, – и нам не стоит быть догматиками. До сих пор никто не знает, почему люди британских и ирландских кровей вырастают такими высокими в районе Дарлинг в Австралии – их там называют дылдами, или почему у людей того же происхождения спустя несколько поколений в Новой Англии челюсть становится тоньше. Вселенная полна необъяснимого.

– И следовательно, согласно Мейчену[27], неинтересного, – засмеялся Таверел.

Конрад покачал головой.

– Вынужден с вами не согласиться. Для меня непознаваемое – это самое привлекательное и удивительное на свете.

– Чем, без сомнения, объясняются все эти книги по колдовству и демонологии у вас на полках, – сказал Кетрик, махнув рукой в сторону книжных рядов.

Позвольте мне рассказать о Кетрике. Каждый из нас шестерых был одного и того же племени – британец или американец британского происхождения. Под британцами я подразумеваю всех обитателей Британских островов. Мы представляли собой разные варианты английской и кельтской крови, но, по существу, это одна и та же порода. Но Кетрик – мне этот человек всегда казался странно чуждым. Эту инаковость выдавали его глаза. Они были янтарными, почти желтыми и слегка раскосыми. Иногда, если смотреть на его лицо под определенным углом, разрезом глаз он напоминал китайца.

Другие тоже заметили эту особенность, столь необычную у человека чистого англосаксонского происхождения. Обсуждали теории, объясняющие его раскосые глаза каким-нибудь воздействием в перинатальный период развития, и я помню, что профессор Хендрик Брулер однажды сказал, что Кетрик, без сомнения, являл пример атавизма, представленного возвращением к типу внешности какого-нибудь отдаленного предка монгольских кровей. Необычная реверсия, поскольку больше никто в его семье не выказал подобных особенностей.

Но Кетрик происходит от уэльской ветви Сетриков из Сассекса, а его родословная занесена в «Книгу пэров». Там можно проследить, что его генеалогия не прерывается вплоть до дней правления Кнуда Великого[28]. Ни малейшего намека на примесь монголоидной крови там нет, да и как бы могла появиться эта примесь в старой саксонской Англии? Кетрик – современное звучание имени Седрик, и, хотя эта ветвь бежала в Уэльс до нашествия данов, ее наследники по мужской линии постоянно брали в жены представительниц английских семей с приграничных болот, тем самым сохраняя в чистоте линию сассекских Седриков – почти чистокровных англосаксов. Что касается самого Кетрика, то этот дефект глаз, если это можно назвать дефектом – его единственное отклонение, если не брать во внимание легкую шепелявость, время от времени появляющуюся в его речи. Он высокоинтеллектуален, он прекрасный товарищ; разве что слегка отстранен и довольно безразличен, но это может говорить о необычайно чувствительной натуре, которую Кетрик таким образом скрывает…