— И, Женя! — она догнала, наклонилась к моему уху, щекотнув бородой. — Я смотрела ваш список. Сделаем, что можем. А Светлана ваша Павлова, кстати, родила девочку. Хорошую, доношенную. И врачи, которые осматривали Светлану, сказали, что состояние хорошее. Окончательных результатов анализов пока нет, но все там будет хорошо, сегодня же Новый год!

Я поняла, что верю в Деда Мороза…

Фимочка хотела мне помочь, поддержать за локоть. Но я решила, что сама дойду. Хотелось самой.

Подошли к уже знакомому лифту.

— Мне совсем не страшно, Фимочка.

— А чего бояться счастья?

И я совершенно спокойно ступила в этот лифт из прошлого в будущее. Из суеты в бессмертие.

Мой оберег со мной. Во мне — Вселенная, знак бесконечности во мне. Я его разгадала, я знаю ответ на вечный вопрос: для чего я живу?

Я живу для тебя, мой хороший…

Я еду на наше первое свидание…

Нет более желанной встречи…

* * *

В приемном, в комнате передач, томились несколько мужчин с подарками. Пахло елкой и мандаринами. Новый год шагал по планете, но мужчины сидели смирно, ждали чего-то.

Появилась маленькая сухонькая старушка с каталкой, улыбнулась всеми морщинами:

— Так, красавцы, хорошие мои, разбираем обратные передачки! Десятая палата!

Снялись несколько мужчин, приняли пакеты с грязным, с пустыми бутылками, с прочитанными журналами. Отдали пакеты свежие, набитые подарками и йогуртами. Старушка каждый пакет тщательно подписала.

— Пятая палата!

Еще несколько мужчин подошли забрать старое, передать новое. В Новый год — со всем новым!

— Тринадцатая!

Встали трое: лысый, рыжий и в галстуке.

— У меня там жена с двойней, она выходить не может. Просила, чтоб я ей снега передал. Подождете минуту? — спросил лысый.

— Ну, а куда ж я денусь?

Мужчина, стесняясь такой просьбы, вышел. А старушка пока подписала его пакет: «Танечке, 13».

— Это Александре Перуновой, — второй, который рыжий, отдал свой пакетик.

Старушка кивнула, начала подписывать. А этот, который для Перуновой, все не уходил. Хотел, видно, посмотреть, как снег передавать будут.

А третий мужчина, который в галстуке, не знал, что ему делать.

Видный такой, нарядный.

— Извините… Мне надо Женю Ким увидеть.

— Так она рожает вот как раз.

— Рожает?

— А вы — папа?

— Да… Я… папа…

— Ну, вы езжайте пока, ей еще долго.

— Сколько еще?

— Ну, может, ночью и родит… Первый раз всегда долго.

— К ней можно?

— Ну… Сейчас уже нет… Вы в следующий раз пораньше приезжайте…

— Тогда я тут подожду…

Старушка внимательно посмотрела, улыбнулась.

— Ты, хороший мой, зайди в дверку-то по соседству. Там приемный покой. Спроси медсестричку Войну Грету Ромуальдовну, скажи, что ты муж Женечки Ким… Тебя как зовут?

— Иван… Иван Аистов…

— Вот, так и скажи… Женечку у нас весь роддом уважает, так что ты скажи, что хочешь в ординаторской подождать. А уже потом, как родит, тебя к ней проведут. Понял меня?

— Понял. Спасибо.

Убежал.

Старушка смотрела вслед, качала головой, улыбалась.

Вернулся тот, который со снегом. Принес в пластиковом стаканчике снега.

— Вот!

Старушка кивнула, подписала стаканчик…

Рыжий мужчина подошел ближе, протянул руку.

— Александр Перунов, газета «Доблесть», журналист.

Лысый пожал.

— Василий Степочкин, частный предприниматель, овощи.

— Я рождественскую полосу готовлю про доблесть в быту. Могу я про ваш снег написать?

— А чего в нем такого?

— Ну, так. Романтика.

— А, ну, можно. Мы, кстати, рожали первую дочку вместе. Вот это — доблесть.

— Рисковый вы.

— Можете написать, что я этих детей новорожденных видел буквально вот сразу, как они пришли. Мою Розиту и пацана одного, который одновременно с ней родился.

— И как?

Лысый задумался.

— У пацана — вот такие яйца!

Привет, я Александра Перунова. Я расскажу, как я рожала старшего сына. Его зовут Ричард, он классный.

Дело было 27 мая 1999. Моя тогдашняя докторша, Ж.Е., осмотрела меня, радостно заявила, что «мы в родах», и отправила собирать вещи. Сказала, что «рожать будем как в сказке», если я буду ее слушаться. Я обещала слушаться, хотя повод продемонстрировать силу моего слова не представился: рожала я без Ж.Е. Но об этом после.

Я вся была такая восторженная и возбужденная. Солнце светило, а другие беременные пялились явно с завистью. Тетя-клизма сделала комплимент, сказала, что рожать буду легко. Сообщила, что шейка раскрылась на «чего-то 8». И это тоже было в кайф. Целых 8 чего-то, и абсолютно терпимо, практически без боли, хоть и без сна…

Потом пришла Ж.Е., отфильтровала вещи, оставила кружку с ложкой, мыло, зубную щетку и электрочайник, потому что в роддоме традиционно отключили горячую воду — у нас же ее всегда летом отключают, это национальная особенность. Выдали веселенькую драную сорочку, и все вместе — я, Ж.Е. и сорочка — бодро поехали на третий этаж. Самое странное место в мире.

08.00

Третий этаж — как новый и сложный уровень компьютерной ходилки. Открывается дверь — и перед тобой мрачный кафельный коридор… Мало света и свободного пространства, каталки вдоль стен, какая-то смесь тревоги и ненастоящести + шастают туда-сюда медики в штанишках и искореженные схватками роженицы в драных сорочках. Если бы не серьезность момента, можно было бы поржать над несуразностью этих поз и сорочек. Никто никому не мешает, никто никем не интересуется, никто не пристает ни к кому со скорой медицинской помощью. Ж.Е. с прибаутками отвела меня в комнату (палату, офис, кабинет?) — четыре эксклюзивные кровати, стойка-стол с тетями-врачами и аппарат с экраном. Эксклюзивность кровати заключалась в размерах (большая, широкая), в матрасе (черный, мрачный, подозрительный мат) и в общем дизайне (что-то из разряда орудий инквизиции).

Я так вежливенько попыталась узнать, на какой из четырех мне можно поселиться, поскольку искренне полагала, что несколько дней буду находиться здесь, под присмотром врачей. Мне разрешили занять любое место, «это все равно не надолго». И даже выдали абстрактную простынку. Теперь-то я знаю, что эти кровати «не для жизни, но для предродовых мучений», но тогда это еще не казалось таким очевидным. Мне было интересно, адреналиново и не очень понятно, почему некоторые беременные ходят с такими странными лицами.