Весь следующий день мы шли вместе, а на ночь остановились возле деревни Вест-Бексингтон, прямо на галечном пляже. Берег был усеян рыбаками, ловившими скумбрию; огоньки их фонарей покачивались в ночи, а под ногами в темноте тревожно шуршала галька. С первыми лучами солнца они собрались и ушли, унося полные ведра рыбы.

Когда мы собирали палатку, одна из стоек сломалась, продрав пластиковую трубку на стыке. Дейв покопался в своем громадном рюкзаке, вынырнул оттуда с плоскогубцами, маленькой пилой и мотком изоленты. Мы откусили сломанный пластик, замотали стык изолентой и отправились дальше.

С Дейвом и Джули мы расстались в городке Вест-Бэй, где они собирались сесть на автобус до дома. Обняв их на прощание, мы знали, что на этот раз действительно расстаемся навсегда. Делить с ними тропу было большой радостью, приятной возможностью отвлечься от своей собственной жизни, и без них нам показалось, что солнце светит чуть менее ярко. Мы купили моток изоленты и пошли дальше, но еще много миль продолжали оборачиваться, надеясь увидеть Дейва и Джули.

Под холмом Торнкомб Бикон, где дул холодный юго-западный ветер, мы внимательно осмотрели стойки палатки. Почти везде на местах соединений пластик начал крошиться по краям; еще несколько дней или всего одна ветреная ночь – и палатка станет непригодной. Мы тщательно обмотали концы всех стоек изолентой и осторожно вставили в соединительные трубки, которые теперь стали им маловаты.

– Они должны продержаться – надеюсь, нам не придется ставить палатку в спешке.

Пока я натирала Моту плечи гелем с ароматом вареной капусты, ветер усилился, так что на случай, если изолента не сработает, мы сразу убрали все лишнее в рюкзаки.

Палатка продержалась до утра, но с первыми же лучами солнца начался ливень и шквальный ветер. Он согнал нас вниз по холму, с ревом промчался через поле кукурузы, стуча высокими стеблями, и в ярости унесся прочь так же внезапно, как и налетел, оставив после себя плотный, противный туман. Мы медленно поднимались на холм Голден-Кэп в густейшем облаке, не дававшем нам шанса понять, почему его назвали «голден» – золотым. Тем не менее этот холм был самой высокой точкой южного побережья, и мы должны были отдать ему дань уважения.

На вершине среди кустов дрока стоял каменный триангуляционный знак, и во все стороны расходились тропинки – в тумане невозможно было разобрать, куда они ведут. В Уэльсе мы жили в горной местности и постоянно отправлялись гулять по холмам. Дети еще не ходили в школу, когда поднялись на свою первую гору, но чем старше они становились, тем труднее нам было придумывать поводы, чтобы выманить их из дома на утомительную прогулку в холодную погоду. Поэтому каждый раз, как нам встречался триангуляционный знак, Мот запрыгивал на него и позировал для фотографии: он ложился ничком на каменный столб и делал вид, что летит – лишь бы взбодрить уставших детей. Позировать на знаках стало доброй семейной традицией, и при виде столба на вершине Голден-Кэп мы не смогли устоять, несмотря на КБД.

– Как думаешь, ты сможешь на него залезть и не убиться?

Он сбросил рюкзак на землю, оперся руками о вершину столба и подтянулся на него. Я ждала, что он вскрикнет от боли, что неминуемо поплатится за свое легкомыслие. Но ничего не случилось. Он распростер руки в стороны и полетел в облака, свободный и невесомый, как будто бессмертный. Я бегала вокруг и снимала его на телефон с таким энтузиазмом, словно он взлетел в первый раз – или в последний.

– Может, это капустный гель помогает.

Лицо его было ясным и спокойным, он явно не превозмогал боль, а даже смеялся. В укутанном туманом вереске мы обнимались и скакали, смеясь, целуясь и крича. Неужели это возможно? Буквально только что он не мог нормально встать с кровати, а теперь всего за две недели окреп и смог нормально пользоваться руками и ногами. Невероятно, но факт. Я должна была бы раньше заметить, что он перестал подволакивать ногу, но это как-то ускользнуло от меня.

– Может, это потому, что мы отдохнули в Уэймуте. Может быть, мой организм в этот раз быстрее адаптировался, ну знаешь, как будто акклиматизировался к высоте.

– Но как? Как ты так быстро вернул подвижность суставам? На северном побережье на это ушли недели!

– Не представляю. Я заметил в последние пару дней, что лучше себя чувствую, но боялся надеяться.

– Как думаешь, может это быть связано с кислородом? Мы уже это предполагали, ведь на тропе ты вынужден дышать особенно глубоко. Этот мощный приток кислорода, вдруг он каким-то образом влияет на мозг? Хотя нет, не может такого быть. Если бы все было так просто, больница просто выдавала бы всем кислородные баллоны.

– Я не знаю. Но явно есть какая-то связь этого улучшения с тяжелой физической нагрузкой, на износ. Наверное, она вызывает какую-то еще не изученную реакцию организма. Не знаю, как это работает, но я чувствую себя прекрасно.

Мы прыгали и танцевали в тумане на вершине Голден-Кэп.

– Осторожнее на ступеньках.

– И не стройте долгосрочных планов.

– А нам и не нужно их строить – для этого у нас есть Пэдди. Даже если он всё пишет в обратном порядке.

Жить, зная, что тебе вынесен смертный приговор, но не представляя, когда он будет приведен в исполнение, – все равно что висеть над пропастью. Каждое слово или жест, каждое дуновение ветра или капля дождя обретают болезненно веское значение. Пока что мы спаслись из этого положения. Смертный приговор по-прежнему висел над Мотом, но теперь у него появилось право его обжаловать. Он знал, что кортикобазальная денегерация волшебным образом не исчезла, но почему-то на время приостановилась. Теперь, когда у нас появилась возможность спокойно всё обдумать, когда смерть перестала нависать над палаткой, как злобный и упорный охотник, Мот наконец собрался сказать мне кое-что важное.

– Когда он все же придет, мой конец, я хочу, чтобы меня кремировали.

В дальнем поле на нашей ферме был уголок у самой изгороди, с видом на горы; в те дни, когда мы считали, что проживем на ферме всю жизнь, мы любили говорить, что там-то нас и похоронят. Но теперь не осталось ни поля, ни религии, ни места, где Мот считал бы безопасным лежать после смерти.

– Потому что я хочу, чтобы ты хранила меня где-нибудь в коробке, а когда ты умрешь, дети добавят твой прах к моему, потрясут нас и высыпят где-нибудь. Вместе. Тревожнее всего мне от мысли, что мы не будем вместе. Они могут развеять наш прах где-нибудь на берегу, на ветру, и мы вместе полетим к горизонту.

Я прижалась к нему, обхватив обеими руками, не в силах ничего сказать. Слово было произнесено: приближение смерти было признано. Да, он будет сражаться, но рано или поздно проиграет. Моту хватило сил, чтобы понять это с самого начала; теперь же и я достаточно успокоилась, чтобы признать, что это правда, и принять как неизбежность. Мы лежали в палатке на краю городка Лайм-Реджис, на полянке между шале и ловушками для лобстеров, и принимали смерть – а вместе с ней и жизнь. Поломанные, исковерканные, потерянные фрагменты нашей жизни чудесным образом вновь складывались вместе.