– …Предстательством святого Лухно! – раскатывал громыхающий голос Миха, указуя пальцем в поток воспаленной солнцем пыли.

– Несомненно. Только управление столичной Казенной палаты, – говорил в это время со скамьи курников склонившемуся к нему голове судья Жекула – мужчина в темных одеждах и с серым лицом. Долголетняя привычка прятать руки под покровом судейского плаща не изменила ему и сейчас на скамье зрителей – он глубоко задвинул руки в широкие складки одежды и сложил их на груди, отклоняя таким образом возможное обвинение в пристрастии к хватательным движениям.

– Спросите у меня, – рассуждала Купава, прилаживая младенца к груди. Малыш терзал сосок ищущим ротиком… и зачмокал, жмурясь от удовольствия. – Почему бы им у меня не спросить? – недоумевала Купава.

– …И разумеется, именным повелением великого государя. Все остальное сомнительно. Но я прекрасно понимаю ваше положение, досточтимый Репех…

– …Отказываюсь вступать в область предположений и повторяю без колебаний: отказываюсь!

– А я не буду стоять за углом! Я-то стоять за углом не буду! – неистовствовал зычный голос, принимая за большую обиду неизвестно кем высказанное подозрение в пристрастии к углам.

– Представляют себе святого вроде расторопного приказчика…

– И по носу!

– …Совесть которого обременяет слишком большая семья!

– За них ведь стоит деревня, мужичье, вот кто, остолоп ты чертовый!

– …С таким народом! Да пропади они все пропадом!

– …Отойди от меня!

– Козел!

На скамьях повскакивали, силясь перекричать друг друга. Прямые оскорбления и угрозы с обеих сторон не возымели еще рокового действия, потому лишь, что никто никого не слушал и не слышал, изощренные ругательства и брань, извергаемая судорожными губами, пропадали втуне, не достигая противника, который едва различал собственный голос и уже потерял способность отличать чужую брань от своей.

Бледен и нем, городской голова быстро шнырял глазами по перекошенным рожам сограждан и утешался, кажется, только той мыслью, что своевременным распоряжением он не допустил в земское собрание оружия.

Сделайте что-нибудь! – он не сказал это, а только развел руками. Похоже, Анюта разобрала значение обращенного к ней призыва. Она ответила мало обнадеживающей гримасой.

Миха Лунь продолжал свое – самозабвенно витийствовал, пренебрегая невменяемым состоянием слушателей, и тем самым вносил посильную лепту во всеобщее безобразие. Пугливо потупившись, мелкими шажочками продвигался вокруг стола Кудай, собирал рассыпавшиеся уголья и паковал сундучок с волшебными принадлежностями. Потом он вытащил из-под стола кошель с восьмьюдесятью червонцами в готовой монете и бочком-бочком, униженно сутулясь, начал пробираться в сторону Золотинки, с очевидным намерением покинуть неподходящий для слабосильного человека вертеп. Примечательно, что витийствующий Миха Лунь нимало не замечал прозрачных поползновений ученика. В тот ответственный миг, когда Золотинка посторонилась, чтобы освободить дорогу через скамью, а Кудай как раз примеривался к препятствию, не выказывая при этом чрезмерной самонадеянности, Миха Лунь обратил к ним теневую сторону своей сверкающей лысины.

И потому, захваченный врасплох, волшебник только лишь вздрогнул жирной спиной и ляжками, когда раздался короткий стук. Вот что произошло: вскарабкавшись на первую из двух преграждавших ему путь скамей, Кудай весь с головы до ног, включая заветный кошель в руках, окунулся в пыльный поток солнечных лучей – в этот роковой для Кудая час солнце достигло запада. Скрюченное паучье тело ученика в неестественно вздутом на плечах полукафтанье, из которого торчали как попало тонкие конечности, отбросило несуразную, дважды изломленную скамьями тень. И волшебница Анюта, выхватив из-под полы кочергу, взмахнула этим кривым орудием над головой Золотинки – та успела шарахнуться – и с невнятным, похожим на выдох заклятием на устах обрушила кочергу в средоточие паучьей тени, в самую ее кляксу. По пустой скамье, в тень! Полетала старая ржавчина и ошметки копоти.

Отвратительно содрогнувшись, Кудай сдавленно вскрикнул. Другой без малейшей задержки удар по скамье произвел в Кудае чудовищные разрушения, видно, тень была чудодейственно связана с естеством – ученик волшебника лопнул, как раздавленный стручок. По кистям рук, вокруг головы по черепу треснула кожа, вздулась лохмотьями, обнажая нечто омерзительное; в безобразно разинутой пасти раздавленного растительного существа что-то пукнуло, обозначая собой стон, плюхнулся на пол мешок с монетами…

Болезненный ток ужаса пронзил собрание от края до края. Сверкнув зубами, обернулся Миха Лунь, лицо его исказилось, высоко над головой вскинулся Асакон; третий раз поразила Анюта паучью тень – Асакон вспыхнул, противодействуя, мигнул с усилием и потух вопреки побудительным проклятиям хозяина. Кудайка развалился совсем, распался, роняя ошметки кожи и одежды, вместо него, жалко согнувшись и обхватив голову со всклокоченными грязно-серыми волосами, очутилась пред изумленными взорами тощая, крикливо наряженная старуха.

В отчаянии Миха Лунь хлопнул по столу, не жалея собственных пальцев, пристукнул изменивший ему Асакон – проскочила искра.

Анюта тяжело дышала, сжимая обеими руками кочергу. Капюшон ее сбился, высвободив буйную поросль волос.

Курники и законники молчали, забыв распри.

– Разверните ее ко мне! – молвил голова Репех, указывая на оборотня.

Старуха мелко тряслась, пытаясь укрыть лицо. Понадобилась некоторая ловкость и настойчивость со стороны взявшихся за дело законников, чтобы выставить ее на общее обозрение. Желтое с безжизненными белыми и темными пятнами личико старухи так явственно напоминало только что исчезнувшего Кудая… и этот остренький носик.

– Колча! – крикнул кто-то в толпе.

Пронзительный вопль подкосил тщедушную старуху, она осела на руках крепко державших ее мужчин, затряслась, мучительно извиваясь, так что вдруг начали корчиться и мужчины, неведомым образом связанные с жертвой разоблачительного волшебства. Вздымаясь во все стороны, посыпалась пыль, мелкая труха, утратилась определенность черт. И вдруг сразу старуха обратилась в прежнего Кудая, перетекла всеми своими чертами в прежний облик. В опадающем облаке трухи бледный, без кровинки Кудай, безвольно изломившись и закатив глаза, мотался между изумленными законниками, которые только и удерживали его на ногах.

Сторонники обеих концов переглядывались, словно бы остерегаясь доверять тому, что видели.

– Клевета! Отвергаю! – выкрикнул Миха.

– Оборотничество! – с каким-то зловещим удовлетворением заключил голова Репех.

– Оборотничество?! Ха! С чьей стороны? Скажите? – отрывисто восклицал Миха, обращаясь за сочувствием ко всем сразу, но никого, очевидно, не различая. – Где оборотень? Где он? Кто его породил?

– Но и это еще не все, – заявила Анюта, не смущаясь, по видимости, неудачей – если только случившееся было неудачей. Люди не успевали понимать, на чьей стороне перевес и что из чего следует в этом противоборстве волшебников.