чем-то. Осталось только воздействие на собственный организм, например – согреться на холоде или залечить рану. Но ему и так тепло, а ран не имеется. Федор чувствовал себя довольно сносно, если говорить о телесном, а не душевном состоянии. На душе скребли кошки размером с тигра.

На помощь не придут – никто не знает, что с ним сталось. Если де Пре вдруг проведает, что Федора захватили люди кайзера, вряд ли у Сюрте есть возможность отыскать пленника в сердце Рейха и, тем более, освободить.

Если б не мешок на голове… Если б посадили в темную комнату… Тогда нашлись бы варианты. Например, дотянуться согнутой ногой до скованных рук и вырвать лоскут из брючины. Сконцентрироваться на ткани, зажатой в пальцах, и поджечь! Включится зрение, с ним – остальные навыки. Вошедшему тюремщику он проломит голову, ударив ей о стену, затем как-то извернется, чтобы снять с мертвого тела ключи от наручников… Дальше по обстоятельствам… Только тщетно. Единственный козырь, о котором похитители не знают, это Друг – неоценимый источник сведений о происходящем рядом и на удалении. Только, к сожалению, не способный воздействовать ни на что.

В Берлине вагон перецепили. Перед отправлением вошло несколько господ, они молча осмотрели Федора и удалились. По словам Друга, старшие были в черных мундирах с малиновой выпушкой. Ровно как тот же гауптман-магистр, угрожавший Федору огненным шариком под Гродно и убитый им из револьвера.

Что увидели посетители? Мужчину в пыльном сюртуке с плотно замотанной головой? Любого посади с кандалами за спиной, будет выглядеть как Кошкин-Мышкин или кто угодно – по желанию. Зачем, спрашивается, приходили?

Он узнал об этом скоро. Выйдя из вагона, посетители заговорили. Друг, конечно же, подслушал.

– Вы уверены, полковник, что это – именно он? – спросил пожилой желчный субъект со значком магии воздуха.

– Схвативший его фенрих уверяет, что при попадании пуль неоднократно возникал Зеркальный Щит, – ответил младший, с серебристыми выпушками.

– То есть все наши предположения строятся исключительно на показаниях какого-то фенриха и сомнительном портретном сходстве? Считаю, что докладывать кайзеру до всестороннего обследования задержанного в Вевельсбурге будет рано. Ну, а там…

Услышав финал разговора, Друг вихрем ворвался в сознание Федора, рассказал об услышанном и добавил:

– Тебя хотят убить!

– Что, опять?

– На этот раз, похоже, вывернуться не удастся. Тебе повесят амулет.

– Какая честь!

– Не до шуток. Если я правильно понял, амулет за шесть месяцев или больше приживается, сила мага возрастает многократно, но она становится зависимой от амулета, потому что через него осуществляется контроль. Амулет впитывает все способности владельца. Когда тот умирает, другой маг, завладевший амулетом в течение непродолжительного времени, перенимает дар, если не погибнет от потока силы.

– Тоже мне открыл Америку… Сам такое испытал, а еще видел, как де Пре перенял умение убитого германского мага. Погоди! На меня хотят насильно нацепить амулет, чтоб потом убить и снять с трупа амулет, заряженный Зеркальным Щитом? Ни хрена себе придумали!

– То-то и оно. Старший маг говорил с полковником и при этом обронил, что все можно провернуть по ускоренной программе, если нет цели усиливать таланты мага – только их забрать. Нам осталось две недели. Три от силы. Время «караул» кричать.

– Чтоб они уверились, что поймали Кошкина? Перебьются.

Немцы разобрались сами. В вдруг коридоре послышались шаги и голоса, распахнулась дверь. Грохнул выстрел. В малом объеме купе – оглушительный.

– Шайзе! Я ранен! – простонал стрелявший. – Револьверная пуля пробила мой стальной панцирь! Как такое можно?

– Натюрлих! – произнес другой голос. – Зеркальный Щит отражает поражающий объект с увеличенной кинетической энергией. Вот мы и встретились. Гутен морген, герр Юсупов-Кошкин!

Говоривший не представился. И его, похоже, совершенно не обеспокоило ранение коллеги, ценой здоровья которого он провел тест перед тем, как отправить Федора в Вевельсбург.

Вскоре вагон тронулся, снова потянулись томительные часы поездки, и по-прежнему – в кромешной тьме. Видеть мог только Друг, о чем рассказывал по возвращении. Свои нематериальные глаза предоставить Федору он не мог.

Наверное, нужно радоваться, что пока жив. Несколько недель – довольно осязаемый срок. Иным, тяжело больным или раненым, и такого не отпущено. Но наслаждения жизнью Федор не испытывал, вообще. Философски принять конец и смириться – это не для него.

Перед внутренним взором все чаще появлялось лицо Юлии. Куликов тогда говорил в Туле: коль барышня вернется – не смей прощать! Что мастеровому не зазорно, то офицеру – позор. Тем паче, по всем российским традициям, не престало князю, Осененному…

Но слишком многое изменила многолетняя жизнь с Другом, человеком двадцать первого легкомысленного века. Став менее строгими к себе, люди терпимее относились и к грехам близких. Друг как-то рассказывал историю про красавицу Серову, актрису-звезду синематографа, открыто закрутившую роман с красавцем-генералом Рокоссовским, в то время как за ней ухаживал скромный поэт, посвятивший ей строки, известные на всю Россию:

Жди меня, и я вернусь. Только очень жди, Жди, когда наводят грусть Желтые дожди, Жди, когда снега метут, Жди, когда жара, Жди, когда других не ждут, Позабыв вчера[16].

Но она не дождалась поэта-фронтовика и бросилась во все тяжкие. Но, возможно, про роман с генералом это были лишь наветы. А поэт с актрисой поженились. Знал ли он про ее реальные или мнимые измены – неизвестно. Видно, смог быть выше этого. Сам Рокоссовский, будучи женат, ко времени знакомства с Серовой завел роман с женщиной-военврачом, и от этой связи появилась дочь. Жена генерала все узнала, но с супругом не рассталась.

От таких историй и сложились убеждения Друга. Нет, измен он не одобрял. В прошлом атеист, но на личном опыте убедившись в бессмертии души, повторял завет из Библии: не судите, да не судимы будете[17]. Друг ничуть не возражал по поводу возвращения беглянки, больше пекся об ином – правда ли примчалась Соколова в Гамбург по велению сердца? Или все же был расчет?