Уже дважды Летун был в двух шагах от обморожения. Точнее будет сказать – в двух пальцах ноги, ибо спасать ему пришлось именно эти конечности. Обморожение – самый простой способ стать инвалидом и отправиться для отбывания срока в «семерку». Там хорошо, там зэки видят мясо. И не только видят, но и, в отличие от постояльцев шестого барака, едят. Если постараться, то, лишившись пальцев на одной ноге, можно оказаться там. Но стараться нужно еще и осторожно, ибо если твое старание увидит конвой, то неделя карцера обеспечена, а в условиях февральских метелей это не что иное, как медленная, но обязательная смерть от пневмонии. Сколько смертников пропустил через себя ШИЗО шестого барака? Никто не считал. Но старики рассказывают, что много. Очень много. А все потому, что направляют сюда не для перевоспитания, а для уничтожения (старики говорят).

В одну из таких метелей Литуновский вдруг почувствовал, что контролировать кашель, как делал это ранее, до пота сжимая легкие, лишь бы их не разорвать, уже не может. Две или три минуты, пока он исходил хрипом, Зебра, уже не в состоянии смотреть, закричал в сторону конвоя:

– У него кровь ртом уже пошла! Вы хотите, чтобы он здесь кончился?!

Помня наставления Хозяина о том, что Литуновский ему нужен пусть очень больной, но живой, сержант, поставленный на место Аймыра после его долгожданной, но все-таки случившейся демобилизации, велел Саньке брать Литуновского на плечи и тащить в лазарет.

Сашка шел, превозмогая собственную боль в ногах, тащил напарника до зоны и слушал его полубред, полупризнания.

– Вика, она хорошая… Я написал, если проблемы у них с моей судимостью, то на развод согласен… Не нужно, чтобы в Ваньку пальцами тыкали… Да и она жить право имеет… Двадцать лет… Да она с ума сойдет…

В паузы, заполненные кашлем больного, Санька успокаивал как мог, и не понимал, нужно это Летуну или нет.

– Мы вместе убежим, Санька… Мы обязательно убежим… Здесь оставаться больше нельзя… Мне жить до осени, пока прокурорские не отпишутся…

Зебра тащил, слушал этот бред и думал, сколько идти еще. Пурга залепляла глаза, сбивала ориентиры, и шел он, лишь ориентируясь на кажущийся далеким лай овчарки. А зона – вот, рядом.

В лазарет Литуновский, как сказал лейтенант, попал вовремя. Еще бы пара часов на свежем воздухе, и летальный исход обеспечен.

Хорошие они люди, доктора. Умеют успокоить и обнадежить. Литуновскому, тому совершенно безразлично, о чем речь. Он в глубоком обмороке, именуемом сильным жаром, и адекватно реагировать на происходящее не в состоянии. А Зебре каково? Умрет Летун – с кем он останется? С Индейцем разве что…

Такое в его жизни уже было. Под Кандагаром, в восемьдесят седьмом, как раз после выпуска из московского вуза. В Кандагар он отправился, ведомый партбилетом, завоевывать свободу для чужого народа. Народ оказался и впрямь чужой и выкинул Литуновского и весь ОКСВ из Афганистана уже через четыре года. Не успел молодой инженер ни станкостроительный пресс в строй ввести, ни пушту выучить. Маленькая пуля от «М-16» засела под сердцем, и военврач выковыривал ее два с половиной часа. Но выковырял, честь и слава мужику за это. И доброго здравия по этому поводу Литуновскому.

И бредил «инженер шурави Андрей», и метался, как припадочный, но вытянул. А для чего тянул, спрашивается? Чтобы спустя пятнадцать лет поехать за туманом и запахом тайги в «филиал» «строгача» под Красноярском? И уже в нем, мучимый кашлем и жаром, метаться в бреду, просить воду и звать Вику, о которой под Кандагаром не имел ни малейшего представления.

С водой было туго. Чтобы не сказать, что на «даче» не было воды, следует заметить – туго было не с ней самой, а с руками, что эту воду должны подносить. Лейтенант медбратовскими обязанностями себя не утруждал, полагал, что лазарет – это санаторий для особо отличившихся, а раз так, то и функционировать он должен по-санаторски, самообслуживанием. Одно дело: привезут зэка, конвоем покалеченного. Тут, конечно, жаль человека. Анальгин, пара инъекций новокаина, лечение «по Зелинскому», все дела… И совсем другое, когда поступает простуженный заключенный. Что за дела, парень? Слаб здоровьем? А зачем косорезил на воле, если знал, что кашлять придется, возможно, здесь? Тут один совет, как бывшего дипломанта медицинского вуза со специализацией «терапевт»: закаливаться нужно, парень! С детства.

– Зззззз!.. – оглушительно свистело в голове Литуновского, когда он видел сон с кубом. Куб был настолько гигантских размеров, что уходил в небо и его верхних краев не было видно. Куб постепенно превращался в параллелепипед, потом в восьмигранник, потом в шар… Геометрический шантаж сознания происходил в течение всего времени, пока он метался в бреду. Этот куб… Эти звуки…

Иногда Литуновскому казалось, что сознание из него выплыло и вползло в огромную трансформаторную будку.

Зззз… Высокое напряжение… На пределе. На пределе человеческих сил.

Два раза к нему, закосив под больного, приходил Зебра. В первый раз принес два яйца, сваренных вкрутую, чем несказанно удивил Литуновского.

– Новый дед приезжал из Кремянки, – равнодушно объяснил Санька. – Смельчак, однако… Ну, да ладно. Раз зенки продрал, значит, опять выползешь. На тебя народ в бараке опять ставит. Я две пачки чая поставил, так что смотри мне…

Посмеялись, и он ушел. А во второй раз во время совместного перекура их застукал в палате лейтенант и выкинул «больного» Зеброва за дверь.

– Хозяину спасибо сказать должен, – осторожно посоветовал лекарь. – Своих лекарственных запасов не пожалел. Доброй души человек оказался. Семь лет его знаю как диктатора, а он, вишь, как неожиданно раскрылся… Возраст, осужденный Литуновский, он всех заставляет о душе подумывать.

Рассмеялся про себя Литуновский. Да и как не смеяться. Весна пришла. И он жив. Вика не пишет, но он уже смирился с этим. Значит, так нужно. Но весна пришла, а он жив. И это сейчас главное.

Она пришла, широко раскрывая объятия всем, кто вдыхал ее свежесть и обещания жить вечно. Врывалась в барак смехом через кашель, грела лучами окончательно проснувшегося солнца руки, доносила из тайги запах теплой хвои.

Мир ожил. Прожита еще одна страшная зима, и разве не стоит уважать себя за то, что ты ее пересилил?

К моменту возвращения Литуновского из лазарета в бараке уже находился новый житель. Винт – так звали его. А по имени, тем более по фамилии, к нему никто не обращался. Исколотый древними татуировками зэк, прошедший до «дачи» через три зоны за сорок лет жизни, быстро вошел в курс событий и влился в трудовой коллектив незаметно, словно был здесь всегда, а последний год отсутствовал по причине обмена опытом за рубежом. Именно за рубежом, потому что вся его речь сквозила англоязычными словами-мусором, пригодным разве что для общения разнонациональных эмигрантов в Бронксе. Когда-то Винт был учителем английского языка, но после случайной драки в ресторане в честь приезда преподавателей из Оксфорда все изменилось. Срок за хулиганство (кто-то может представить, что после этого можно оказаться в школе с указкой в руке и рассказывать о формах английских глаголов?), безработица, срок за кражу и еще один – за вымогательство. Казалось, Винт не был создан для общеобразовательных учреждений изначально. К моменту выхода из последнего лагеря ему стукнуло сорок, и теперь никто не сомневался, что жизнь свою Винт закончит именно на «даче». Если бы не бил арматурой по голове потерпевшего по предыдущему вымогательству, то, быть может, закончил бы не на «даче». А так, да еще и с причинением смерти последнему… Четырнадцать лет его, как представлял себе суд, перевоспитают. И вольют в новую струю жизни уже новым человеком.