Что такое вообще — «вызов»? Собственно, это понятие ввел А. Тойнби, и именно способность ответить на вызов Среды (он говорил — «вызов истории») адекватными действиями определяет жизнеспособность цивилизаций.

Само существование Средиземного моря было для древних кочевых племен, живших на его берегах, вызовом — и вот, они научились плавать и торговать и превратились из «просто семитов» в финикийцев. Вызовом может быть война, стихийное бедствие, но ни в каком случае не «выбор», потому что выбор для целой цивилизации — это непонятно! Кто и что должен выбрать, кто и что предлагает выбор?

Давайте сравним нас начала XX века с сегодняшними и посмотрим, «плохо ли дело»? Но что считать «хорошим»?

Представьте, вы попали в Санкт-Петербург или Москву начала прошлого века. Картина первая: снег, темень, грязь, отовсюду слышатся стоны трудового народа, свит нагаек жандармов. Вот батраки зачем-то тащат по заснеженной улице баржу, вот под фонарем боязливо собираются народовольцы и, ежась и приплясывая от холода, показывают друг другу бомбу, которую удалось сделать или получить в дар в английском посольстве. Это картина, которой нас учили в детстве. Но есть и другая: та же вечная зима, но теперь светлый морозный день, река, гуляния, звон колоколов церквей, радость и свежесть на лицах, конечно же — любовь и первое (или не первое) свидание, кулачные бои, откуда-то «сбоку» неожиданно возникает человек в шинели и кричит народу, что мол, началась война — и все радуются, как дети, потому что война — это не смерть и кровь, а вызов всем им — вызов и веселое испытание, и обострение всех русских чувств, и еще больше любви (теперь уже военно-полевой), и наконец, долгожданная победа, а вместе с ней — долгожданное осознание себя, как будто бы ты вдруг проснулся / проснулась — и все осталось по-прежнему — и река, и фейерверки, и веселые лица, но ты изменился и теперь твоя радость сменилась глубоким покоем и ты начал любить уже всех, а не только себя и ту / того, и еще изменения, и еще…

Но давайте уже очнемся и продолжим нашу беседу. Та реальность темна, а эта — светла, но в обоих случаях мы понимаем, что попали в мир не наш, что вокруг другие люди. Поэтому картины 1 и 2 ничем не отличаются друг от друга.

Вариант 2: вы попадаете в Россию начала прошлого века и обнаруживаете, что русские ничуть не изменились. С вами заговаривают, используя не мат, а причастные и деепричастные обороты. Стремятся ухватить самую суть вашего или своего послания, а не «растекаются мыстью по древу». Хлопают вас по овечьему полушубку (вы же соответственно оделись, не так ли?), называют «братаном» (или как-то иначе, но по-дружески). И вы понимаете, что две или три мировых войны, несколько гражданских войн, истребление народа в лагерях, научно-технические революции, полет Гагарина в космос, — все это ничего не изменило в нашем национальном характере, не сдвинули его «ни на дюйм» в сторону. «Во глыба», думаете вы!

Или же — вариант 3 — вы попадаете в прошлое России и оказываетесь в ситуации, что вокруг вас «как будто бы» те же люди, что и вокруг нас, но, одновременно, и неуловимо другие. Или уловимо другие. Рассмотрим этот вариант.

Представим себе: русские люди значительно — и в худшую сторону — изменились при скачке назад в сто лет, их словарный запас, по сравнению с нынешним, оставляет желать лучшего, их действия неосознанны, нелогичны, шаблонны. Вам не могут сосчитать сдачу за пирожок. Вы спрашиваете у жандарма, как вам пройти туда-то, а он невразумительно показывает во снежную мглу нагайкой в руке, горничная в отеле в ответ на ваши лестные для нее замечания не смущенно улыбается, а тупо таращится на вас, в пивной рассказывают анекдоты, ничего смешного в которых, на ваш взгляд, нет, во дворянское общество вас упорно не принимают и внимательно ощупывают свои карманы, но и к простому люду вы не допущены — вы одеты не так и похожи на шпика — в общем, все «тупят», «не догоняют», врут — и вам неуютно в этом мире. «Да! — думаете вы. — А все-таки прав был (вписать имя, сам писать не хочу принципиально), когда он хотел перекроить все в России! Вот оно как, Михалыч, оказывается было…»

А теперь такой вариант: люди изменились, но неуловимо. Их проявления в чем-то такие же, как и наши, то есть перед вами, несомненно, русские, но вот досада: иногда их реакции не совпадают с тем, что вы от них ожидаете.

Это интересно, не банально!

Но тогда какие же они, эти реакции?

Решившись рассматривать именно эту Реальность (выражаясь термином С. Переслегина), давайте откинемся на спинку вашего настоящего или виртуального кресла и представим себе следующее. Мы исходим из того, что мы есть сейчас, и рисуем наш национальный характер начала прошлого века, бережно снимая тот «грим», который наложила на него наша история. Вот перед нами наше усталое и почти равнодушное лицо. Мы снимаем вот эту морщинку: она появилась у нас за время ломки СССР. Затем вот эту складочку: это Великая Отечественная война… И так далее. Постепенно перед нами начинает вырисовываться наш национальный характер начала прошлого века — значительно моложе прежнего, радостнее, наивнее, чище и конечно, проще.

Стоп! — не убирайте грим дальше! — мы же договорились, что останавливаемся на 1901 годе. Очень уж страшно увидеть то, что будет раскрываться под гримом далее, или очень уж привлекателен тот образ, который мы видим перед собой.

Мы видим разницу в характерах, и эта разница нам понятна. Нам понятно также, что нас ждет в будущем: мы сходим в фитнес, съездим в Турцию, поработаем с друзьями-иностранцами — и наше лицо постепенно вернется в тот светлый и несомненно счастливый образ, который сидит сейчас перед нами и улыбается.

На этом наша история для некоторых заканчивается.

Занавес.

С теми, кто остался, у нас будет уже несколько иной, более серьезный разговор.

Не кажется ли вам, господа, что все не совсем так? Что, всмотревшись и наше лицо столетней давности, мы ощутим не ужас, не восторг, не отторжение — а вообще другое чувство? Что мы увидим не изменения «их относительно нас», а изменения «нас относительно них», то есть ощутим, что дорога, которая для русского начала XX разделялась на три пути, для русского начала XXI века разделяется всего на два, что пространство наших выборов уменьшается?

Неандерталец, живший в Африке 350 тысяч лет назад и внезапно вымерший около 50 тысяч лет назад, вертя в руках череп своего «предшественника», «человека умелого» (Homo erectus, 1,5 млн лет назад), несомненно, поражался своему уму и чистоте и наивности «предшественника».

Тут было для него все ясно: прогресс налицо, мы стали еще умнее и еще сильнее, но и у них было что-то, что мы временно потеряли (например, качество наскальной живописи, уровень изготовления орудий), а теперь, с помощью «фитнеса» и «массажа» вернем. Но к 50-тысячелетию до Р. Х. неандертальцы, к сожалению, исчезли, то есть их перестали находить в культурных пластах — а стали находить совершенно других первобытных людей — кроманьонцев. Что не может не наводить на грустные размышления, особенно учитывая кровожадность и людоедский характер первобытных сообществ.