не объяснив, куда и зачем еду. В 90-х эротику, навроде «Калигулы» Тинто Брасса или «Основного инстинкта», крутили в кинотеатрах; различного пошиба эротико-порнографические журналы и книги продавали на газетных развалах. И я шёл на эти фильмы с Поли или с Диной, покупал на развалах журналы, преодолевая стыд перед продавцами и прохожими. Потом у Паши Ястребова появился видеомагнитофон. И было так, что однажды, после попойки, когда все спали, я один сидел до глубокой ночи, переключая с видака на телевизор, где после 12-ти тоже шло что-нибудь эротическое, и обратно.

Хотя зависимость была очевидной, я не собирался признаваться себе в этом. В конце концов, доступ к порнографии был труден, и я мог неделями находиться на вынужденном воздержании, считая в элегантном самообмане, что это же не так, как сигареты, — каждые три часа нужно. А главное: если вред от курения был уже мне очевиден (мучила изжога и даже начал вырисовываться бронхит), то здесь, кроме неудобств, связанных со стыдом, я не видел проблемы.

Самое страшное в порнографии (и я в какой-то мере осознал это уже тогда) то, что человек, смотрящий её, может наивно думать, что это правда, что так бывает или, по крайней мере, так может быть в жизни. И начинает проецировать порнографию на реальную жизнь и на реальных людей. Я увидел этот обман ещё тогда, когда предавался плотской любви с Диной. Она была не прочь почерпнуть откуда бы то ни было знаний об интимной жизни (что-то из перешёптываний подружек, что-то из распечаток из Камасутры, что-то из эротических фильмов) и постараться реализовать это в жизни. Она была в этом действительно прилежна, и у неё многое получалось. Она всегда тянулась к разнообразию, любила шокировать и делала это естественно, не вымученно. Казалось бы, чего больше? Однако, выйдя от неё, из её жара, из её стараний, из её естественного, живого огня, я всё равно тащился в видеосалон. Это были два параллельных мира, две совершенно не связанных одна с другой реальности. Что уж говорить про Поли, которая в каких-то эпизодах комплексовала и в целом была спокойна и ровна в вопросах сексуальной жизни, а уж тем более про Алину? И вот тут-то главный обман порнографии ухватывал меня прямо за жабры. Я проецировал порнографические образы и сюжеты на реальную жизнь и, в результате, испытывал неудовлетворение и копил в себе неудовольствие от Алининой сдержанности и целомудренности, что на самом-то деле было гнусно, поскольку я превозносил искусственную холодную мерзость над простым, естественным теплом человеческой любви. Если даже наши совместные с Диной попытки опорнушивания любви не приносили ни удовлетворения, ни радости, то что говорить об Алине с её бесхитростной, хоть и податливой, чистотой?

Впрочем, в течении этих почти двух лет, наша с женой половая жизнь была достаточно интенсивна, по крайней мере, — стабильна; интенсивна была и нагрузка на работе, поэтому соскальзывать мыслями в порнографию подчас не было даже и времени. Теперь же, этой холодной осенью, когда из-за болезни жены я часто бывал одинок, порнографический зверь в моих недрах начал голодно порыкивать. Поэтому нужен был телевизор, ибо в этой штуковине после полуночи по определённым каналам должны были включать эротику.

Ещё нужна была антенна и антенна хитрая, такая, которая умудрилась бы взять в просцовском медвежьем углу все каналы. Я попросил папу помочь мне организовать эти глобальные покупки, поскольку ни в антеннах, ни в телевизорах особо не разбирался. Дело было в 90-е. Дело было бедное и бедное у всех. В газетных объявлениях обнаружился мужчина, торгующий с рук недорогим простеньким, но новеньким телевизором. Промозглым серым оттепельным декабрьским утром, в субботу, мы отправились на Коммунальную улицу, в многоэтажные малосемейки. Телевизор, вероятнее всего, был краденный, однако мужчина выглядел невинно, говорил спокойно, история его была вполне правдоподобной. Покрутил каналы; качество изображения меня устроило. Мы несли телевизор по коряжистой тропинке, под соснами, по диагонали к улице Генерала Попова, по смороженной грязи; люди навстречу попадались редко, были, как обычно, угрюмы. Когда-то давно, в далёком детстве, я приходил сюда с папой играть в мяч: было лето, были цветы и комары, была беззаботность неведения и непосредственная простота ощущений. А теперь мы, нищие сумрачные жители 90-х, пёрли сквозь пригородный лес глупый маленький телевизор, чтобы назавтра я отвёз его к себе в ссылку, в мрачное Просцово, под бок тёплой печки; и я не открывал папе правду, зачем, в сущности, этот глупый аппарат мне был нужен. На другой день, в воскресенье (стало вдруг солнечно и морозно), мы отправились на Краснознамённую толкучку. Папа выбрал мне антенну, по виду напоминающую винтовку киллера, но только с этими смешными поперечными палочками-щетинками. Всё это вечером я взгромоздил на себя и отправился в Просцово.

Я прибыл в свою вымороженную за два дня каморку, и тут же направился к Коле, моему новому соседу. Коля, сравнительно молодой глава семейства, обитал снаружи, в торце нашего дома-барака, с той стороны, что глядит на Совхоз, с женой и парой детишек. Обликом и манерой держаться Коля сильно смахивал на Сергея, моего прежнего соседа, но, кажется, всё же был более простым и открытым (не таким хитроблудным). Он охотно показал мне путь на чердак и помог установить антенну. К моему изрядному огорчению снайперская антенна сумела подстрелить только полтора канала. Тот канал (ТНТ, кажется), где по ночам демонстрировали эротику, показывал горизонтальные чёрно-белые снующие полосы, на фоне которых двигались расплывчатые бледные змеино-шипучие тени. Это напоминало дисплей аппарата УЗИ в процессе обследования органов брюшной полости. Коля посочувствовал мне и удалился. Я же горько вздохнул и отправился топить печку. «Зверь» во мне недовольно, раздражённо и неугомонно ворочался.

Всё это было тоскливо и глупо, по-звериному.

Глава 8. Вторая зима

«Вы и так достаточно времени жили, приноравливаясь в прошлом к образу жизни язычников: вы вели непотребную жизнь, с похотью и пьянством, с попойками и вечеринками, с омерзительным поклонением языческим богам» (1-е послание Петра 4:3, перевод Российского библейского общества).

Алина приехала недели за две до Нового года. В этот раз надолго. Очередная госпитализация планировалась теперь только во второй половине зимы. Сахара́ наконец-то стали более ровными. Мне казалось, мы не виделись очень долго, и я чувствовал тепло и нежную радость. Мы медленно шли от площади по снежной утоптанной малолюдной дороге под редкими фонарями, сначала мимо фабрики, потом — мимо нашего бывшего дома-садика, барака Валаамовой, потом — в гору, — поворот на Текстильную улицу, три обшарпанных розовых двухэтажечки, и