Это понимание природного мира, в котором природа мыслится как «ресурс» для деятельности человека, лежит в основе материалистической концепции природы в современной научной мысли (Whiteman, 1969). Так что упрочение современной естественной науки не стоит рассматривать как изменение в идеологии, никак не связанное с распространением экономики рыночного обмена. Огромное значение имеет то, что Леонардо да Винчи работал во время расцвета флорентийской торговли и что Исаак Ньютон стал директором Королевского монетного двора в период бурной технологической революции в английской торговле и банковском деле (Wilson, 1965, 227): нет сомнений, что прикладная математика, политическая арифметика и естественная философия в конце XVII века в Англии развивались в тесной связи друг с другом. Ученые не жили в изоляции от социальных обстоятельств, и мы должны поэтому ожидать, что наука будет отражать те социальные ценности, установки и конфликты, которые были характерны для определенного времени. Замечательная работа И-Фу Туана «Круговорот воды и божественная мудрость» (Yi-Fu Tuan, 1966), например, свидетельствует, как типичный космический символизм старого строя входил в противоречие с естественно-научным стилем новой для XVII–XVIII веков дискуссии о круговороте воды.

Рыночный обмен, чтобы успешно работать в качестве способа экономической интеграции, требует особых правовых и политических институтов. В Европе было введено множество мер правового и политического характера, призванных способствовать внедрению нового способа экономической интеграции. Эти меры по приспособлению системы вводились постепенно, начиная с XVII века шла постоянная эволюция в правовых и политических институтах (возникновение законов об ограниченной ответственности, акционерных обществах, корпорациях и т. п.). При формировании этих новых правовых форм и институтов широко использовался символизм, заимствованный у старого порядка: например, государство и другие политические формы присваивали себе ауру морального превосходства, характерную для моральных прав, защищаемых в теократических обществах. В практическом смысле эти институты служили поддержанию и упрочению нового способа экономической интеграции, легитимируя и в некоторых случаях освящая его. В конечном счете, однако, устойчивость всех этих институтов зависит от их способности использовать власть принуждения, поскольку, как пишет Фрид, «стратифицированные общества создают давление, незнакомое эгалитарным и сословным обществам, и это давление не может удерживаться только лишь интернализированным социальным контролем или идеологией» (Fried, 1968, 186). Рыночный способ экономической интеграции, следовательно, зависит от применения силы принуждения, потому что только с помощью этой силы могут выжить хрупкие институты, поддерживающие ценообразующие рынки. Поскольку стратифицированные общества, использующие рыночный обмен, динамичны по своей структуре и склонны к экспансии, мы должны ожидать появление противоречий, подталкивающих внутренним усовершенствованиям или новым формам экспансии. Так как принуждение является сущностной чертой рыночного способа экономической интеграции, маловероятно, что эти противоречия будут разрешаться без применения насилия.

Подведем итог: реципрокность, перераспределение и рыночный обмен — три отдельных способа экономической интеграции. Каждый способ указывает на определенные, соответствующие ему характеристики в идеологической надстройке общества: статус, класс, их проекция на модели политической власти, определенные поддерживающие институты и состояния социального сознания — вероятно, наиболее важные из этих характеристик. Как все максимально упрощенные, но грубые категоризации, эта схема должна быть в конце концов замещена более тщательно проработанной матрицей концептов, позволяющей уловить тонкие нюансы экономической и социальной организации. Но реципрокность, перераспределение и рыночный обмен обеспечивают нас схемами, с помощью которых мы можем описать социальные и экономические формации, и дают нам в руки прочную нить, следуя которой мы можем проследить переходы от одного господствующего способа производства к другому.

Города формируются путем географической концентрации общественного прибавочного продукта, производство и накопление которого, соответственно, должен обеспечивать способ экономической интеграции. В этом и заключается суть связи между урбанизмом и способом экономической интеграции. Однако понятие общественного прибавочного продукта кажется туманным. Если мы хотим его использовать, как я здесь предлагаю, в качестве концепта, с помощью которого могут быть связаны урбанизм и разные способы экономической интеграции, его смысл нужно тщательно прояснить.

Концепт прибавочного продукта в его связи с урбанизмом подробно анализировался в литературе, посвященной истокам урбанизма. Общепринято считать, что городские формы обязаны своим возникновением сельскохозяйственным излишкам. Однако имеются существенные расхождения во мнениях относительно того, как нам стоит трактовать излишки, и того, как они появляются, присваиваются и используются. Не будет лишним рассмотреть эти противоречивые взгляды подробнее. Здесь есть два взаимосвязанных аспекта. Первый касается того, как определять прибавочный продукт: в абсолютном или относительном смысле. Второй связан с утверждением о том, что способность производить прибавочный продукт автоматически гарантирует его производство в максимальном размере и использование для дальнейшего социального развития, центральным элементом которого является урбанизм. В решении этих вопросов кроется глубокое расхождение между теми, кто придерживается материалистической интерпретации исторических свидетельств, и теми, кто находится в поиске альтернативных интерпретаций primumagens исторической эволюции. Наша способность понять основные линии разлома между протагонистами в этом споре, однако, снижается из-за тенденции противников материалистической интерпретации строить свою аргументацию на грубых версиях материалистического аргумента — версиях, которые слишком часто выдвигаются некоторыми «марксистами», но от которых Маркс и Энгельс точно бы отреклись.

Понятие «общественный прибавочный продукт» обычно используется, чтобы описать «то количество материальных ресурсов, которые остаются после удовлетворения базовых потребностей рассматриваемого общества» (Pearson, 1957, 321). Однако же определить эти «базовые потребности» не так просто. Они могут быть приравнены к минимальным условиям биологического выживания, но это не годится, поскольку, как пишет Оранс, «уровень жизнеобеспечения неразделимо связан с культурой и не основывается на стандартных потребностях биологического вида» (Orans, 1966, 25). Ограничивая наше внимание только потребностями биологического выживания, мы в общем виде определяем то, что Оранс называет «субминимальным излишком», который является разницей между валовым продуктом и «субминимальными потребностями», удовлетворение которых необходимо для поддержания исключительно биологической деятельности (метаболизм, деятельность по производству и воспроизводству). Культурные и социальные потребности дают нам понять, что ни одно общество не может выжить при производстве продукта на этом уровне (при этом разделение биологических функций и социальных само по себе очень сомнительная стратегия). В лучшем случае, следовательно, субминимальные потребности могут указать нам, что могло бы быть в остатке, если бы человек вел «в чистом виде животное существование». Но мы не можем таким образом вычислить наличие абсолютного прибавочного продукта.