Исследование урбанизма, таким образом, может внести значительный вклад в наше понимание социальных отношений в экономическом базисе общества, а также в наше понимание политических и идеологических элементов надстройки. Но, как всякая социальная форма, урбанизм может проявлять себя в самых разных формах внутри господствующего способа производства. Например, некоторые средневековые города (особенно те, где господствовали религиозные институты) могут весьма походить на некоторые города капиталистического периода, но при этом мы можем наблюдать колоссальный контраст между городами в рамках самого капиталистического способа производства. Все же кажется здравым предположить, что господствующий способ производства будет характеризоваться господствующей формой урбанизма и, возможно, определенной узнаваемостью застройки города. В одном интересном пассаже в «Формах, предшествующих капиталистическому производству» Маркс предпринимает попытку предварительной классификации (заметно, что основанной на поверхностном знании): «История классической древности — это история городов, но городов, основанных на земельной собственности и на земледелии; история Азии — это своего рода нерасчлененное единство города и деревни (подлинно крупные города могут рассматриваться здесь просто как государевы станы, как нарост на экономическом строе в собственном смысле). В средние века (германская эпоха) деревня как таковая является отправной точкой истории, дальнейшее развитие которой протекает затем в форме противоположности города и деревни. Новейшая история есть проникновение городских отношений в деревню, тогда как в древнем мире, наоборот, имело место проникновение деревенских отношений в город» (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 46 (ч. I). С. 272).

Общее предположение о том, что существует какая-то связь между формой и функционированием урбанизма (и в особенности между различными формами взаимоотношений между городом и деревней) и господствующим способом производства, представляется совершенно оправданным. Основной проблемой становится прояснение природы этой связи. Марксисты и немарксисты с одинаковым усердием пытались усовершенствовать марксистскую классификацию различных способов производства и описать разные общества на разных этапах их развития в терминах некоторой общепринятой типологии. Трудность этого предприятия состоит в том, что разнообразие форм как экономического базиса, так и надстройки господствующего способа производства не позволяет выделить уникальные для определенного способа производства характеристики. Поскольку многие из вещественных свидетельств, на которые мы опираемся, давая характеристику обществу, относятся к форме (например, планировка городов и т. п.), любые попытки выделить сущностные характеристики определенного способа производства оказываются неоднозначными и вызывают споры. Например, относительно способа производства, называемого «феодальным» (Маркс называет его «германским»), есть какой-то консенсус, но мнения расходятся относительно того, что же именно его характеризует и какие общества он адекватно описывает. Отчасти эти разногласия возникают из-за специфических характеристик феодализма, разработанных изначально европейскими историками в европейском контексте; эти черты были потом значительно модифицированы учеными по мере расширения их поля анализа за счет включения других территорий, таких как Япония (Hall, 1962) и Древний Китай (Wheatley, 1971).

Споры о сущности феодализма — образец вежливости и соблюдения этикета ведения дискуссии по сравнению с тем, что начинается при обсуждении капитализма. При капитализме сосуществует огромное число социальных форм. Комбинации институтов существенно разнятся от страны к стране, к тому же они претерпевают значительные изменения с течением времени. Некоторые считают, что современный капитализм качественно отличается от того способа производства, что господствовал в XIX столетии. Например, Баран и Суизи (Baran and Sweezy, 1966) утверждают, что монопольная форма капитализма качественно отличается от типичного для XIX века индивидуалистического капитализма. Другие полагают, что государства благосостояния в скандинавских странах и Британии настолько существенно изменили капитализм, что больше не имеет смысл описывать эти общества как «капиталистические». Эти споры, конечно, носят не просто теоретический характер, поскольку они представляют различные аналитические позиции, с которых критикуется современное общество, и предлагают различные платформы для дальнейших действий. По сути, нет такого способа производства, который можно было бы охарактеризовать так, чтобы удовлетворить всех заинтересованных. Поэтому имеет смысл применить вывод Уитли, сделанный им относительно феодализма, ко всем способам производства. Он пишет, «что феодальное общество не может быть охарактеризовано с помощью одной всеохватывающей концепции и что феодализм как идеальный тип не должен целиком совпадать со всеми проявлениями какого-либо конкретного общества, которое считается феодальным. Феодальное общество нужно рассматривать как способ социальной, политической и экономической интеграции, который включает в себя ряд значимых переменных. Давая определение такой системе, крайне необходимо обращать внимание на границы изменчивости этих элементов» (Wheatley, 1971, 121).

Концепция способа производства, используемая в характерной для Маркса релятивистской манере, не является «идеальным типом». Но она, возможно, слишком широка и всеохватна, чтобы дать нам необходимые инструменты для скрупулезного препарирования отношений между обществом и урбанизмом. Так что тут нужны какие-то другие концептуальные инструменты, и на один из них, уже готовый прийти на помощь, намекает нам Уитли во фразе «способ социальной, политической и экономической интеграции».

Карл Поланьи различает три отдельных способа экономической интеграции, или координационных механизма, — реципрокность, перераспределение и рыночный обмен (Поланьи, 2010, 56). Они могут быть в целом соотнесены с тремя обособленными способами социальной организации, названными Мортоном Фридом (Fried, 1967) соответственно эгалитарным, сословным и стратифицированным. Связь между способами экономической интеграции и социальной организации не вполне четкая, и схемы, предлагаемые Поланьи и Фридом, расходятся в некоторых моментах. В целом похоже, что реципрокность ассоциируется исключительно с эгалитарными социальными структурами, рыночный обмен (в узком смысле, как его понимает Поланьи) — исключительно со стратифицированной структурой, но вот перераспределение может существовать как в сословной, так и в стратифицированной социальной структуре. Также очевидно, что все три способа экономической интеграции могут быть обнаружены одновременно при господстве определенного способа производства, хотя обычно один из них является доминирующим. Следовательно, они не являются взаимоисключающими. Но в определенный период истории один из способов экономической интеграции берет верх и становится базовым для функционирования общества. Таким образом, становится возможным характеризовать общества, описывая степень проникновения рынка в человеческую деятельность, значимость отношений реципрокности, масштаб перераспределения и то, как эти три способа сочетаются, создавая ту общую согласованность действий, на которой зиждется выживание общества как целостности. Мы также можем описывать социальную структуру общества, изучая институциональную систему поддержки и соответствующие социальные характеристики разных способов экономической интеграции. Поланьи пишет об этом следующее: «Следовательно, реципрокность предполагает наличие симметрично расположенных групп; перераспределение зависит от наличия некоторой степени центричности групп; обмен, чтобы производить интеграцию, требует системы ценообразующих рынков. Очевидно, что различные способы интеграции предполагают определенную институциональную поддержку» (Там же).