Когда дверь за ней закрылась, ведьма доверительно шепнула Дирвену:

– Эти лекари под дланью Тавше все ненормальные. Не жалеть себя – для них обычное дело. «Мясорубки» у твоих клиенток мощные?

– Хватит, чтобы целый квартал в городе снести. То, что я однажды видел… Там была не самая мощная, людей разорвало, целую толпу, а статуя совы на площади даже с постамента не свалилась, но в этот раз они приготовили дрянь похуже. Ты защиту держишь? Они на расстоянии улавливают, когда о них думают и говорят. Для магов это тоже опасно, иначе против них послали бы мага.

– Не беспокойся, меня не уловят, а Нальву в подробности лучше не посвящать. Тебя, как я понимаю, прикрывает амулет?

Дирвен молча кивнул.

Непонятно с этой Энгой, какая-то особенная она ведьма, не такая, как другие, – или просто самонадеянная сверх меры. Хотя с ней ведь до сих пор ничего не случилось, несмотря на разговоры о Ктарме.

– Прямо так и пойдешь? – поинтересовался он, когда та расшнуровала и сбросила сапоги. – У меня есть запасная одежда, и ты могла бы переодеться, в лесу в штанах будет удобней.

– Чтоб я вырядилась как парень? – фыркнула Энга. – Еще чего хорошего предложи.

– А что в этом такого?

– Неприлично. Прими к сведению, я не из тех девушек, которые позволяют себе что угодно. – Она, как была в жакете и в юбке, с ногами забралась на кровать, завернулась в одеяло, отодвинулась к стенке. – Сам-то спать собираешься?

Дирвен поглядел на жутковатую кучу под столом, на черное стекло ветхого окна, в котором ни зги не видно, кроме отражения тусклой масляной лампы, и понял, что невыносимо устал. Тоже сбросил сапоги и, уже улегшись с краю на кровать, угнетенно прошептал:

– У меня только одна «Болотная патока» осталась, без нее «мясорубку» не уничтожить. А если ужасательницу убить, в момент ее смерти «мясорубка» сработает.

– В Разлучных горах есть глубокие ущелья, пропасти? – зевнув, сонным голосом поинтересовалась Энга.

– Есть, а что?

– М-м, это замечательно… Остальное сам додумай. И давай все-таки спать, а завтра с утра пораньше пойдем охотиться на твоего снарка.

– На кого? – переспросил Дирвен, решив, что он что-то не так расслышал.

– На кого надо. Спокойной ночи.

Пласоха, лесная плакальщица, была еще молодая, и века на свете не прожила. Чуять издали пролитую кровь и пронзительно-заунывно вопить она уже научилась, а разговаривать по-человечески – еще нет, для этого надо дожить до трехсот лет и ума набраться. Но в этот раз она успела на кровь первая, потому что увязалась из любопытства за путниками.

Люди как люди: один в штанах и в шляпе, две в платках и в юбках. Торопятся. Мужчина, которого пласоха и раньше в лесу видела, шагал впереди, показывая дорогу. На плече у него висело двуствольное охотничье ружье, к котомке был приторочен самострел – таких злых вещей нужно остерегаться, иначе не доживешь до трехсот лет. Две женщины, зрелая, как осеннее яблоко, и юная, как ранняя бабочка, поспешали за ним, стараясь не отставать. Временами от них так и разило затаившейся дурной смертью, но когда пласоха начинала испуганно принюхиваться – ничего не чувствовала, как будто ей померещилось.

Они попросились на ночлег в избушку к старухе-травнице. Та жила здесь с весны до осени, нынче с подросшим внуком, которого обучала своему ремеслу.

Пласоха через слуховое оконце пробралась на чердак. Она была величиной с крупную ворону, только вместо птичьей головки – человеческая, с маленьким бледным личиком и венчиком из перьев. Что-то ее манило, словно предчувствие, что утром можно будет угоститься теплой кровью. Избушка была славная, бревенчатая, с натопленной печкой. Хорошо пахло травами, снизу доносились голоса, но пласоха людской речи не разумела.

Едва начало светать, внук травницы – весь в оберегах, чтобы никому из лесного народца не достаться, – взял короб и отправился собирать по утренней росе что-то нужное. После этого и гости двинулись в путь. Перед тем они поговорили во дворе с хозяйкой, и пласохе, которая подсматривала сверху, показалось, что старухины слова бабе с девкой не понравились, а мужчина в это время рылся в своей котомке и на их разговор внимания не обращал.

Лесная плакальщица последовала за путниками, перепархивая с дерева на дерево, таясь среди ветвей. Женщины шептались между собой, потом окликнули провожатого, и молодая, что-то сказав, припустила обратно, а те двое остались ее ждать. Забыла, что ли, какую вещь? Рассудив, что там будет интересней, чем здесь, пласоха устремилась за ней. И не прогадала.

Ничего девка не забыла. Подскочив во дворе к старухе, ткнула ее ножом – раз, другой – и бегом обратно.

Травница осталась лежать у порога своей избенки, истекая кровью. Хоть и старая кровь, а все равно сладкая, парная… Слетев на землю, пласоха жадно лакала, далеко выбрасывая длинный черный язычок – проворный, не хуже змеиного.

Потом, откуда ни возьмись, появилась пришлая женщина. Не обращая внимания на кровопийцу, опустилась рядом на колени, подняла над головой нож, что-то прошептала, и на нее водопадом хлынуло с небес дивное сияние. Вся пронизанная и окутанная этим чудом, она склонилась над травницей, до сих пор не испустившей дух.

Пласоха, на всякий случай упорхнувшая в сторону, вернулась и опять принялась торопливо лакать. Насытилась на несколько дней вперед, но вдоволь, чтоб уже не лезло, напиться не успела. И что гораздо хуже, прозевала появление новых людей.

В нее швырнули шишкой, больно стукнувшей по голове. Заполошно хлопнув крыльями, она взлетела, забилась в пышную крону посаженной возле дома рябины.

Этих было двое, один в штанах и в шляпе, другая в платке и в юбке. Сами пешком, котомки навьючены на лошадку.

Женщина, прибежавшая первой, что-то сказала новоприбывшим. Ей дали иглу с ниткой, и тогда она, к великому удивлению пласохи, начала старухины раны зашивать, словно прорехи на одежде – разве людей шьют, будто тряпичных кукол? Одновременно с этим занятием она обволакивала раненую хозяйку своим чудным сиянием, и лесная плакальщица поняла, что та сегодня не умрет. Жаль только, что хорошая лужа крови пропадает без пользы, но пока они здесь, лучше не соваться, не то опять шишкой бросят.

Старуху занесли в комнаты, из окна доносились голоса: все трое говорили, порой присоединялся слабый дребезжащий голосок хозяйки. Пласоха с вожделением глядела на вкусную остывающую лужу: и хочется, и боязно.

Так и не решилась слететь вниз. Правильно сделала, потому что вскоре наружу вышел парень, весь опутанный волшебной паутиной послушной ему магии, следом девка с ярко-красными, словно кровью намазанными губами и белой челкой, падавшей из-под платка на глаза. Девка была волшебницей, это пласоха поняла сразу, и притом странной волшебницей: казалось, есть в ней что-то неправильное, обманчивое… Может, если бы маленькая лесная плакальщица прожила на этом свете подольше, она бы поняла, в чем тут загвоздка.