— Боже мой, — бормочет он под нос. Очевидно, увиденное позабавило его. — Если подумать, есть в этом какая-то ирония.

Он снова смеется. Вернее, хихикает. Ему смешно!

— Я пойду в дом, ладно? — спрашиваю я, медленно поднимаясь на ноги. Попросите вашего приятеля не стрелять.

Повисает долгая пауза. Я слышу, как Бог дышит в трубку. Попав в воспаленный мозг, этот звук усиливается и нагоняет на меня еще больший ужас.

— Я же сказал тебе, сиди на месте, — говорит Бог, на этот раз уже без смеха ровным, безжизненным тоном. Мне становится страшней.

— Не могу, — возражаю я. — Пчелы меня покусают.

— Уверяю тебя, если ты тронешься с места, будет еще хуже, — говорит Бог.

Решаю больше с ним не спорить. Сообразив, что подручный Бога давно бы застрелил меня, если бы ему были даны соответствующие инструкции, я понимаю, что этого, скорее всего, не будет. Поднявшись на ноги, я делаю шаг вперед.

Еще один.

В трубке слышны щелчки клавиш.

— Это был неверный ход, — говорит Бог. — Мы и так потратили на тебя слишком много «Воскрешения». И все зря.

Не обращая внимания на его слова, делаю еще шаг вперед. Иисус — вернее его силуэт — снова появляется в окне. Он открывает форточку, и даже с такого большого расстояния я вижу в его руках оружие, направленное мою сторону. Закрываю глаза и задерживаю дыхание, изо всех сил надеясь, что смерть будет мгновенной.

Из-за спины доносится странный звук, похожий на удар брошенного в подушку камня. Не понимая, что это может быть, я поворачиваюсь, чтобы посмотреть. И в этот момент понимаю, что это было.

Иисус стрелял не по мне; он сбил с ветки пчелиный рой.

Разъяренные пчелы с громким жужжанием разлетаются в стороны, готовые наброситься на любое неосторожное существо, имеющее глупость оказаться поблизости. Обернувшись к дому, я смотрю на окно: силуэта Иисуса в нем не видно. Где он, я не знаю, но оставаться на месте в любом случае нельзя. Я успеваю сделать три шага, прежде чем пчелы меня замечают. Теперь они кружатся прямо над моей головой. Глаза наполняются слезами, которые тут же начинают катиться по щекам, но я не пытаюсь смахнуть их. Ужас сковал меня так, что я не могу пошевелиться. Только ноги подчиняются приказам мозга. Нельзя. Делать. Резких. Движений.

Шаг.

Вдох.

Шаг.

Выдох.

Еще немного.

Еще немного.

Еще немного.

Оказывается, я все еще прижимаю к уху телефонную трубку. Пошевелить рукой я боюсь, но продолжать разговор с Богом смысла нет, раз уж он превратил меня в марионетку и хочет понаблюдать за тем, как я умираю. Большим пальцем руки я нажимаю кнопку вызова и, к несказанному удивлению, слышу в трубке музыку.

Мой звонок все еще на удержании в телефоне Мэтта!

Музыка побуждает меня сделать еще шаг. И еще один. Может быть, пчелы меня еще не покусали, но с другой стороны, в крови столько адреналина, что я могу просто не чувствовать боли. В голове осталась единственная мысль: нужно добраться до шприца с эпинефрином. В кухне лежит моя сумка, и в ней есть шприц. Нужно только добраться до патио, пересечь его и войти в дом. Бежать недалеко. Я справлюсь.

Не нужно думать о человеке в доме. Он не знает, где лежит шприц.

Шприц будет у меня прежде, чем он догадается.

Пчелы садятся на тело и голову. Я осторожно ступаю на выкошенный участок потемневшей осенней травы и двигаюсь по направлению к дому. До патио шагов пятьдесят. Потом еще несколько до двери черного хода.

Меня одолевает мысль, которую я старалась прогнать всеми силами: в доме осталось всего несколько пузырьков с «Воскрешением», и, конечно же, повинуясь приказу Бога, Иисус первым делом захватил их. Даже если где-то есть неприкосновенный запас, сделать укол все равно некому. Я одна.

Когда я ставлю ногу на край бетонного патио, на лоб мне садится пчела. Я чувствую, как она ползает по лицу в поисках оптимального места для укуса. Остановившись, я замираю на месте и стою до тех пор, пока из дома не выходит человек. Солнечные лучи, отражаясь от окна, бьют прямо в лицо, так что разглядеть его я не могу, но мне все равно страшно. Я вскрикиваю от ужаса и продолжаю стоять не двигаясь.

Но моего крика оказывается достаточно для того, чтобы вызвать ярость пчел. Облепившие мою шею, плечи и руки, насекомые вонзают в меня жала. Одновременно, как будто по приказу. Прежде чем закрыть глаза от боли, я успеваю разглядеть стоящего в двери человека и понимаю, что это Кэйси.

Она дома!

Несмотря на то что пчелы продолжают жалить меня, я испытываю колоссальное облегчение.

— Кэйси! — кричу я. Пчелы пытаются залезть в рот, и мне поневоле приходится закрыть его. Я иду вперед, сплошь покрытая пчелами, как пасечник, но без защитной одежды и сетки на лице. Мне удается сделать еще два шага.

Радуясь тому, что я наконец добралась до дома, я тянусь к раздвижной двери. Кэйси поднимает руку, чтобы помочь мне.

Неожиданно я слышу щелчок. Замок закрыт.

Зрение мутится, но сквозь стекло мне удается разглядеть лицо Кэйси. Может быть, она не поняла, что происходит. Может, считает, что открыла замок. Вот только разве что…

Слишком уж будничное выражение на ее лице. Нейтральное. Роботоподобное. Хотя и с легкой примесью любопытства.

Я вижу также, что она набирает на клавиатуре своего компьютера какой-то текст. Как же она может продолжать работать в такой момент?

Телефон подает сигнал вызова по второй линии. Я знаю, кто звонит, но решаю все-таки ответить, надеясь, что Бог сжалился надо мной.

— Теперь ты видишь, в чем была твоя ошибка, — говорит Бог, наслаждаясь моим отчаянием. Я не отвечаю. — Что ж, полагаю, не стоит более скрывать кота в мешке, — продолжает он, откровенно веселясь. — Дэйзи, познакомься с Иисусом. Тебе он известен под именем Кэйси.

Я смотрю широко раскрытыми глазами на женщину, с которой прожила под одной крышей шесть лет, и не могу поверить в то, что говорит мне Бог. Я делала вид, что люблю ее как мать. Теперь я понимаю: она переписывается с ним. Сегодня. А может быть, и все это время.

Я снова тяну за дверную ручку. Дверь не поддается. Кэйси, улыбаясь, пожимает плечами. Потом как ни в чем не бывало разворачивается и уходит. Через ее плечо перекинут ремень моей школьной сумки с учебниками. В каждой руке по папке.

— Не расстраивайся, Дэйзи, — говорит мне Бог. — Беда в том, что ты слишком умна, чтобы оставаться невредимой. Мы все равно собирались убить вас с Мэйсоном сегодня. Пчелы просто добавили этой ситуации пикантности. Наслаждайся!

Бог отключается, и у меня в душе поднимается волна бешеной злобы: я кричу что есть сил. Пчела вонзает жало в язык. Боль от этого укуса чувствуется сильнее, чем от других. Я давлю проклятое насекомое зубами и, разжевав, выплевываю кусочки. Решив использовать последний шанс, я переключаюсь на линию, на которой висит Мэтт, но мой звонок по-прежнему находится на удержании в его телефоне. Я бросаю аппарат на землю и мчусь к торчащему из стены крану, к которому подключаются поливочные шланги. Глаза уже почти совсем заплыли, но я каким-то образом умудряюсь включить воду и пугаю этим пчел. Они разлетаются.