— Was machen sie?[59]— поинтересовался другой, а Крафтштайн буркнул в ответ что-то неразборчивое. Его собеседник пожал плечами и заявил, что сыт по горло сидением в подвале в компании Карла-Густава, Крафтштайн заметил, что это лучше, чем охранять дамбу. Оба рассмеялись и посмотрели в направлении арки, служившей мне убежищем. Я лежал ни жив ни мертв, подсматривая за ними через спицы колеса. И тут я заметил нечто, от чего меня пробил холодный пот: падающий из холла свет отражался на острие сабли, которая осталась лежать там, куда я загнал ее ногой — наполовину в тени, наполовину на свету.

О, Господи, они непременно заметят ее — лезвие сияло, как треклятый маяк. Немцы стояли не далее, чем в Дюжине шагов, и смотрели прямо в моем направлении; я не сомневался — секунда-другая, и мне не останется ничего, как бежать словно зайцу. Тут приятель Крафтштайна Широко зевнул и заявил:

— Gott, Ich bin mude; wie viel uhr glauben sie dass es sei?[60]

Крафтштайн пожал плечами.

— Ist spat. Gehen sie zu bette.[61]

Как я молил, чтобы оба они пошли спать! Наконец один из них отправился в кровать; Крафтштайн обвел взглядом холл — мой пульс перешел в галоп, — потом повернул к проходу, ведущему вниз.

Я выждал, пока шаги не замерли внизу, потом выбрался наружу и схватил саблю. Моему разыгравшемуся воображению казалось невероятным, что из комнаты Руди по-прежнему не доносится ни звука — а ведь на деле не прошло, видимо, и пяти минут с тех пор, как я его оставил. Я вернулся к колесу лебедки, заставляя себя не спеша все осмотреть. Должен же где-то быть стопор! Я ощупал все с обеих сторон, с каждой секундой теряя надежду; и тут заметил его. Там, где обод колеса почти касался пола, между спицами был просунут болт, крепившийся в станине лебедки. Судя по всему, если его удалить, колесо расстопорится. Но вытащить его казалось делом нелегким: тут нужна была сила.

Боже мой, здесь же должен быть какой-то инструмент! Я рыскал в тени, навострив уши и подбадривая себя какими-то идиотскими наставлениями, но лучшее, что мне удалось найти, это тяжелое полено, валявшееся в углу среди кучи мусора. Мне оставалось лишь надеяться на удачу: терять, в любом случае, было уже нечего, и я, обогнув лебедку и вслух вознося молитву, со всего маху обрушил полено на выступающую часть болта.

Грохот ударов мог разбудить покойника, но — о, Иисусе! — болт не двигался! Чертыхаясь, я молотил что есть силы, и он стал потихоньку подаваться. Еще удар, и болт вылетел. Раздался раздирающий уши лязг, колесо пришло в движение, словно гигантское животное, и рукоятка пронеслась в дюйме от моей головы, едва не вышибив мне мозги. Я проворно отскочил; уши резал нестерпимый визг и скрежет от разматывающихся цепей — звук был такой, словно все демоны ада застучали по наковальням. Но мост пошел вниз: вверху появился проем, через который хлынул лунный свет, потом с ужасающим грохотом деревянная громада обрушилась на каменную кладку дамбы. Сначала мост подпрыгнул, но потом — слава тебе, Господи! — лег на свое место поперек рва.

Полуоглушенный грохотом, я схватил саблю и укрылся у стены арки. Моим первым побуждением было ринуться сломя голову через мост, подальше от этого проклятого замка, но меня остановил оклик, раздавшийся с дамбы. Часовые! Я не видел их, но они были там, как пить дать. Тут на дальнем конце дамбы блеснула вспышка, а следом за ней донесся треск выстрела. Видно, удальцы Заптена вступили в дело: с берега раздался нестройный залп, кто-то закричал. Долее я не медлил. Все, что движется по мосту, будет представлять собой отличную мишень — значит, там не место для Гарри Флэшмена, — и я метнулся обратно в холл, высматривая укромный уголок, где можно будет без опаски переждать грядущую схватку. Ей-богу, свою роль я сыграл от и до, и вовсе не по мне посягать на славу, которую честно заслужили «Сыны Вёльсунгов».

Кто-то с криками бежал по коридору, идущему от темницы; другой голос вторил первому сверху. Через пару секунд холл обещал превратиться в оживленное местечко, поэтому я ринулся к не замеченному мной ранее дверному проему, находившемуся на полпути между главными воротами и входом в подземелье. Дверь оказалась заперта; какой-то миг я тщетно колотился в нее, потом стал осматриваться в поисках другой лазейки. Но слишком поздно: Крафтштайн прыжками выскочил на середину холла, размахивая саблей и сзывая к себе всех, кто поблизости. Еще двое появились со стороны лестницы. Я вжался в дверь — к счастью, та была утоплена глубоко в стену — и они меня не заметили, будучи озабочены распахнутым главным входом.

— Пистолеты! — заревел Крафтштайн. — Живее, они приближаются! Генрих! Давай сюда, парень! Скорее!

Крафтштайн скрылся в проеме, двое других последовали за ним. Я слышал, как они открыли огонь, и поздравил себя с тем, что догадался оставить им свободу действий в том направлении. Судя по всему, дела у Заптена шли не совсем по его сценарию; еще двое членов гарнизона выбежали из тюремного коридора, и один спустился по лестнице. Если расчеты меня не подвели, вся дружная компания защитников Йотунберга собралась у главных ворот — за исключением Руди, который, видимо, так и лежал наверху, истекая кровью.

Меня занимала мысль: когда последний из охраны принца собирался наверх, успел ли он перерезать Карлу-Густаву глотку и спустить тело вниз по трубе? Не то чтобы меня это огорчало, но я прикинул, что осаждающие отнесутся ко мне теплее, если найдут принца живым. Впрочем, это не мое дело; мне куда важнее найти для себя другое убежище: если я буду двигаться быстро, есть шанс, что защитники меня не заметят — их куда больше занимают крики и выстрелы, доносящиеся со стороны подъемного моста.

Я потихоньку выбрался наружу. Тюремный коридор казался подходящим местом: мне вспомнились замеченные там углубления в стенах, где можно было переждать в относительной безопасности. Холл был пуст. Я убедился, что в главной арке никого не видно, и стал украдкой пробираться к проходу, и в этот миг сзади, с лестницы, раздался голос, заставивший меня замереть на месте:

— А ну, актеришко, постой! Комедия еще не окончена!

На нижней ступеньке, опершись на каменную балюстраду, стоял Руди. Он улыбался, хотя лицо его было смертельно бледным, за исключением правой стороны, покрытой засохшей кровью. В свободной руке он сжимал саблю, острие которой было нацелено на меня.

— Как невежливо уходить, не сказав «прощай» хозяевам, — говорит он. — Чертовски невежливо. Вас что, не учат манерам в этих ваших английских школах?

Я метнулся к коридору, но Руди с удивительной, если принять в расчет рану на голове, стремительностью преградил путь. Его сабля рассекла воздух в такой близости от меня, что я почел за лучшее остановиться. Он расхохотался и сделал притворный выпад, отбросив упавшие на глаза локоны.