Пронзительно вскрикнув, Франсуаза кинулась к брату. Бережно взяла в ладони его руку, осмотрела. Дрожащими пальцами расстегнула замочек своей замшевой сумочки.

– Подожди, у меня есть салфетки с антисептиком...

Вскрыла ногтями упаковку, развернула салфетку, осторожно приложила к сбитым до крови костяшкам Венсана и, сердито сверкая глазами, закричала на отца:

– Что ты наделал? Что ты наделал? Нашел время!

В эту захватывающую минуту на веранду вышла Лиза в сопровождении Мориса. Мигом оценив обстановку, она прошептала по-русски «...твою мать!», чем заслужила одобрительную ухмылку своего спутника, и решительно оттеснила его к стене. У нее хватило ума понять, что вмешиваться нетактично, а удалиться – значит пропустить самое интересное.

– Извини, – пробормотал Филипп Торанс, глядя на сына и не обращая внимания на дочь. – Я не сдержался.

– Вот здорово! Ты не сдержался, а у него рука в крови! – кричала Франсуаза, захлебываясь слезами. – Да что ты за человек такой, я не понимаю! Зачем ты вообще приехал?

Мужчины продолжали смотреть друг на друга поверх ее головы. Венсан хранил упорное молчание.

– Почему ты никогда не был добр к своему сыну? Ты спрашивал и спрашивал с него, но ни разу не дал ему понять, что он тебе дорог! И это, по-твоему, мужское воспитание? Несчастный глупец!

Все они говорили по-французски, причем довольно быстро, так что Лиза понимала их с пятого на десятое. Время от времени ей приходилось обращаться к стоящему рядом Морису, чтобы он перевел ей слово или фразу. Бедняга Морис страшно страдал из-за того, что стал свидетелем семейной сцены, но уйти не решался. Во-первых, в нем нуждалась Лиза. Вызвавшись проводить прекрасную блондинку на воздух (она устала от яркого света и назойливого внимания новоиспеченной свекрови), не мог же он просто взять и бросить ее! Если бы она сама предложила вернуться в зал, он бы с радостью согласился, но ей хотелось знать, какого рода отношения связывают членов ее новой семьи, и, строго говоря, она имела на это полное право. Во-вторых, несмотря на вполне понятную неловкость, в глубине души он все же понимал, что лучше ему остаться, потому что если по ходу дела возникнет необходимость вправить кому-то мозги, от Кевина в этом смысле будет мало толку.

– Знаешь, чему я радовалась больше всего? – продолжала Франсуаза. – Тому, что не родилась мальчиком. Потому что, будь у тебя два сына вместо одного, младший возненавидел бы тебя еще в раннем детстве!

– А будучи дочерью, ты разве любила меня? – спокойно поинтересовался Филипп Торанс.

– Видя, как ты обращаешься с Венсаном? Хороший вопрос! Но знай: он никогда тебя не боялся.

– А кто тебе сказал, что я хотел видеть страх?

На минуту Франсуаза умолкла. На ее подвижном лице отразилась целая гамма чувств: от недоверия до смутной надежды.

– Что же ты хотел видеть?

– Бесстрашие, – прозвучал лаконичный ответ.

– Прости, что разочаровал тебя, – съязвил Венсан.

– Разочаровал? Ну почему же... – Из внутреннего кармана пиджака Филипп Торанс извлек мини-диск в плоской прозрачной коробочке и, держа его перед собой, вполголоса продекламировал:

На черной виселице сгинув,

Висят и пляшут плясуны,

Скелеты пляшут Саладинов

И паладинов сатаны[97].

Улыбнулся краешками рта.

– Признаю, это впечатляет.

Венсан, не отрываясь, молча смотрел на диск.

– Это то, что я думаю?

Филипп Торанс кивнул:

– Да. Помнится, ты хотел кое-что выяснить для себя. Тебя интересовало, знал ли я, – это первое. И второе – одобрял ли я планы Сенье относительно захвата группы. В обоих случаях ответ «да».

Венсан слегка побледнел. Перевел взгляд с диска на лицо своего отца.

– Ты одобрил план захвата группы, заранее зная ее состав. Я правильно понял?

– Да.

Протянув кровоточащую руку, Венсан осторожно взял диск двумя пальцами, как будто тот был вымазан ядом. Лицо его так страшно застыло, что Морис не выдержал и дважды окликнул его по имени:

– Венсан! Венсан!..

Лизу охватила дрожь. Поведение Венсана, Мориса и даже Франсуазы красноречиво свидетельствовало о том, что им все известно. Кевин стоял отвернувшись, и насчет него ничего нельзя было сказать наверняка. Но она-то, она! Она была единственной, кто ничего не понимал. Объяснит ли ей кто-нибудь, что происходит?

– Венсан, – робко окликнула она, глядя на диск, как и все остальные. – Что это?

Он повернул голову. В остекленевшем взгляде вспыхнуло узнавание. Лиза. Элизабет. Женщина с сапфировыми глазами. Русская жена.

– Все в порядке, Лиз. Не волнуйся.

Морис уже стоял рядом, готовый выполнить любое его приказание. Немного подумав, Венсан протянул ему диск:

– Возьми. Подержи пока у себя.

В кармане у Мориса зазвонил телефон. Взглянув на дисплей, он нахмурился, но все же ответил. Это был очень странный разговор. Морис молча слушал своего собеседника, а стоящие рядом люди внимательно следили за выражением его лица. Было ясно, что и на этот раз все имеют четкое представление о происходящем и только Лиза, как всегда, вынуждена строить догадки. Нет, это невыносимо! На прощание Морис произнес одно только слово: «Soit», после чего вернул трубку обратно в карман и посмотрел на Венсана:

– Это Легран. Он едет сюда.

Филипп Торанс издал отрывистый смешок, что-то вроде низкого «Хо!», и взглянул на сына с насмешливым сочувствием:

– Сегодня у тебя тяжелый день.

– Только не нервничай, ладно? – сказал Морис, тоже начиная выглядеть виноватым, как незадолго до этого Кевин. – Я сам его встречу.

– Что ему нужно? – раздраженно спросила Франсуаза, отбрасывая волосы со лба.

Ей никто не ответил.

Не зная, как привлечь внимание Венсана, Лиза подошла и обняла его прямо при всех. Сейчас он отнюдь не производил впечатление человека, способного сдвинуть горы, наоборот, его хотелось пустить под крыло, где он смог бы хоть немного отдохнуть от грязи и жестокости этого мира. Что-то мягко толкнуло ее изнутри, и она прошептала по-русски:

– Я люблю тебя.

– Скажи еще раз, – попросил он, заглядывая ей в глаза.

Она сказала. Сказала раз, другой... Морис удалился вслед за Филиппом Торансом, но вскоре опять вышел на веранду и остался стоять в стороне.

– Эти мужчины! – с улыбкой произнесла Франсуаза, широко раскрывая объятия, чтобы поместить туда всех сразу. – Не знаю, поумнеют они когда-нибудь или нам придется до старости терпеть их тщеславие, эгоизм, высокомерие и упрямство.