– Ого, – говорит Тео. – Похоже, что твой отец был человеком многих талантов.

В висках начинает стучать кровь. Некко испытывает легкое головокружение и слышит тихое жужжание («опасность, вы в опасности»). Она спотыкается и прислоняется к задней стене сарая.

– Некко? – Тео вбегает внутрь. – Ты как, нормально?

Свет падает из-за спины Тео, превращая ее в темный силуэт, и Некко вспоминает, как отец стоял над ней, когда она была маленькой девочкой, и протягивал только что изготовленную куклу.

– Она совершенно особенная, – сказал он. – Обещаешь, что будешь хорошо заботиться о ней?

И Некко пообещала и крепко прижала куклу к груди.

– Она даже поет, – добавил он. – Хочешь послушать?

Некко кивнула, и он показал ей, как дергать шнурок на спине куклы, чтобы она запела тоненьким записанным голосом.

– Папа, – шепчет Некко сейчас, но отец не появляется. Ни человека, ни призрака – только Тео, которая наклоняется к ней и спрашивает, все ли нормально.

– Нормально, – отвечает Некко и отталкивается от стены, но ноги кажутся резиновыми, и ничего не нормально.

Некко выходит из мастерской, пересекает заросший сорняками двор и направляется к парадной двери, где видит знак «Вход воспрещен». Неко берется за ручку и пытается повернуть ее. Заперто. Некко отступает влево, прижимается лицом к прохладному, пыльному окну гостиной и закрывает голову руками, чтобы отгородиться от света. Она видит диван, отцовский стул, старый телевизор. Все поломано: набивка выворочена наружу, подушки разрезаны, на стенах – вмятины от ударов.

Что здесь произошло?

Вандалы, решившие посмотреть, сколько вреда они могут причинить в заброшенном доме, или это что-то другое?

Тео подходит сзади, заглядывает в комнату и присвистывает:

– Полный разгром. Думаю, тут никто не живет.

– Давай зайдем внутрь, – предлагает Некко. Если визит в отцовскую мастерскую пробудил спящие воспоминания, то в доме Некко сможет вспомнить еще больше.

– Дверь заперта, – говорит Тео.

– Я найду способ, – отвечает Некко. В конце концов, она Огненная Дева. Она знает, как проникнуть внутрь и выбраться наружу. Она, как никто другой, умеет искать входы и выходы. Гермес научил ее вскрывать замки и почти бесшумно разбивать окна.

Она обходит дом сбоку, проверяя окна: все крепко заперто. Задняя дверь, ведущая на кухню, немного приоткрыта – край дверного косяка, удерживавший пластину замка, был поддет ломиком или фомкой.

– Я не уверена… – начинает Тео, когда Некко толчком открывает дверь, и створка распахивается с протяжным скрипом.

– Это мой дом, – говорит Некко, но слова ощущаются как ложь. Как нечто позаимствованное из жизни другой девушки. «Меня звали Эвой. Я жила в этом доме. Я жила здесь вместе с матерью, отцом и братом Эрролом. У меня была своя комната, шкаф, полный одежды, полки с книгами и кровать с балдахином».

Некко наклоняется и вытаскивает свой нож.

– Оставайся здесь и следи за обстановкой, – велит она и входит на кухню. Шкафчики открыты, их содержимое разбросано по полу и столешницам. В раковине полно грязных тарелок. Некко поворачивает кран, вода не течет. Щелкает выключателем и убеждается в отсутствии электричества. Некко подходит к газовой плите и возится с горелками. Ни шипения пропана, ни искры пламени.

Пол заляпан грязью, липкой от содержимого разбитых стеклянных банок: мараскиновые вишни, сердечки артишоков, сливочный соус. Эти яства хранились у них на кухне. Яства, которые мать покупала для них на рынке во времена до Потопа. Когда они сидели за столом и ели сливочный пломбир с сиропом. Любимым мороженым Эррола было шоколадное, а Некко – клубничное. Она уже несколько лет не пробовала клубничное мороженое. Внезапно ей так хочется мороженого, что рот наполняется слюной.

Она проходит по кухне, пиная разбитые стекла, и направляется в гостиную. На столе полно книг и бумаг, пустые бутылки из-под вина и пива. В горлышках некоторых бутылок торчат свечные огарки. Сигареты оставили на столе черные жженые отметины и кучки серого пепла. Ее семья не могла оставить такой беспорядок. Должно быть, здесь жили бездомные или приходили подростки, искавшие место для тусовки. Посреди разгрома Некко узнает некоторые вещи: научные и социологические труды из библиотеки отца, художественные альбомы и пособия матери. Бумаги, разбросанные на столе, представляют собой пеструю смесь из содержимого ящиков и секретеров: старые счета за электричество, инструкции от бытовых приборов, фирменные бланки университета. Здесь и там попадаются рукописные заметки отца: колонки цифр для сложения, напоминание купить масло в магазине. Ничего необычного, все душераздирающе нормально: фрагменты их повседневной жизни до Потопа.

Некко вспоминает, как она стояла на кухне в тот последний день. Она вернулась в дом, как велел отец, и заперла все двери. Сказала маме, что они должны встретиться с папой и Эрролом у лодки через пятнадцать минут. Некко не стала говорить маме о голосе из папиного аппарата или о странной резиновой маске в руках у Эррола.

Дождь гремел по крыше. Мама была встревожена, почти в панике. Она поспешно укладывала вещи в старую спортивную сумку, извлеченную из шкафа: теплые свитера, свадебная фотография с каминной полки, кукла, которую папа смастерил для маленькой Эвы.

Потом раздался звук разбитого стекла. Кто-то разбил одно из окон в гостиной. Мама закричала.

– Беги, – сказала она. – Найди отца и Эррола! – Потом мама схватила большой разделочный нож с подставки у плиты.

Некко даже не остановилась, чтобы надеть куртку или кроссовки. Она побежала к двери кухни и направилась в мастерскую, чтобы найти папу. Но папы там не было, зато был Эррол. И он разносил мастерскую вдребезги, крушил все вокруг. Он размахнулся кувалдой и обрушил ее на аппарат. Деревянный короб разлетелся, трубки разбились. Провода, вырванные с мясом, упали на пол. Громкоговоритель, из которого доносились голоса, болтался перед верстаком, словно маятник, все еще прикрепленный шнуром к остаткам механизма.

Некко прыгнула Эрролу на спину и ухватилась за кувалду.

– Прекрати! – закричала Некко. – Что ты делаешь?

Но он был крупнее и сильнее. Он стряхнул ее, словно муравья. Она упала на пол, а он встал над ней с огромной кувалдой.

– Папа приказал мне это сделать, – сказал он.

– Нет, он не мог! Ты врешь!

Теперь Некко поднимается по лестнице, проводя рукой по знакомым стертым перилам. Она тихо ступает по ковровой дорожке, ведущей по коридору к ее комнате, вспоминая багровые стены, кровать с балдахином и цепочку стрекоз, изготовленную отцом, которые трепетали крылышками по ночам. Некко представляет, как бросается на кровать и зарывается лицом в подушки. Но когда она распахивает белую дверь спальни, то видит, что кровать пропала. Комната обчищена догола. Ни одежды в шкафу, ни книг, ничего с ее именем. Ничто не говорит о том, что когда-то здесь жила Некко. Лишь облезлые багровые стены, покрытые граффити.