Гунарстранна сразу приступил к делу:

— Мне очень жаль, но у вашего отца нет алиби на ночь убийства… По его словам, в пятницу он лег спать в одиннадцать в пристройке за вашей мастерской. — Инспектор склонил голову набок. — Там, внизу.

Стокмо откинулся на спинку кресла-трансформера, а ноги вытянул и положил на подставку.

— Хотите выяснить, приходил ли он сюда в тот вечер? — Стокмо вздохнул. — Да, наверное.

— «Наверное» меня не устраивает. Вы можете присягнуть, что ваш отец приходил сюда и спал всю ночь у вас в пристройке?

— Нет, — ответил Стокмо-младший. — Я знаю, что он там ночевал, но вечером мы с ним не виделись и не разговаривали.

— Можете сказать, в какое время он приехал и когда уехал?

— Я знаю, что он был здесь, — повторил Стокмо-младший. — Лиллиан! — крикнул он, повернувшись в сторону кухни.

Женщина открыла кухонную дверь и остановилась на пороге. На руки она успела натянуть желтые пластиковые перчатки для мытья посуды. На кухне слышался шум воды.

— Ты заметила, когда отец приходил в пятницу? — спросил Стокмо.

Его подруга в упор посмотрела на Гунарстранну и сказала:

— Я слышала, как он на следующее утро заводил мотор.

— Ну да, — кивнул Стокмо. — Это он уезжал.

— В какое время он заводил машину?

Лиллиан задумчиво почесала подбородок о плечо.

— Рано, мы еще не вставали.

— До полудня или после?

— Наверное, до… Или нет? — Она вопросительно посмотрела на Стокмо; тому тоже пришлось пожать плечами.

— Но вы видели его или его машину собственными глазами?

Стокмо покачал головой.

Гунарстранна посмотрел вслед Лиллиан. Она быстро выключила воду и снова появилась на пороге кухни.

— Нет, — сказала она. — Но я уверена, что утром тарахтел его пикап.

Стокмо кивнул:

— Глушитель у него полетел. Такой грохот стоит, когда он заводится… Слышно на весь квартал.

— Вы бы услышали, если бы он заводил машину ночью?

Стокмо и его подруга переглянулись и дружно пожали плечами.

— Вы слышали той ночью шум, похожий на шум мотора его пикапа?

Оба снова пожали плечами.

— Отлично, — сказал Гунарстранна и повернулся к Лиллиан. Та улыбнулась, снова демонстрируя отсутствие клыка.

— Значит, вы и есть знакомый Бендика? — поинтересовалась она.

Гунарстранна кивнул.

— Хорошо, — сказала она, снова закрываясь на кухне.

Стокмо кашлянул и пояснил:

— Раньше она жила с Бендиком.

— А теперь, как вижу, живет здесь. — Гунарстранна огляделся.

В телемагазине одетая в бикини женщина с безупречной фигурой демонстрировала тот же тренажер. На стенах почти ничего не было, только черепаховый панцирь над кухонной дверью. На панцире был нарисован бурый орел с белой головой. Гунарстранна посмотрел на орла. Ему показалось, что орел подмигивает ему одним глазом.

— Вам известно, почему ваш отец так зол на Фольке-Есперсена? — спросил он у Стокмо.

— Скорее всего, из-за дедушки. Во время войны дед тайком переправлял беженцев через границу.

— Можно? — спросил Гунарстранна, доставая кисет с табаком.

Стокмо кивнул и достал сигарету из пачки «Принса», лежащей на столе.

— Я слышал, Есперсен тогда устроил в Осло подпольную типографию — печатал фронтовые сводки, передаваемые лондонским радио, и так далее. А потом его кто-то выдал, и ему пришлось бежать за границу.

— Я тоже это слышал, — кивнул Гунарстранна, закуривая.

— Так вот, в Швецию Фольке-Есперсена переправил мой дед. — Стокмо затянулся и закинул ногу на ногу. — А ближе к концу войны деда у самой границы задержал немецкий погранпатруль — грепо. Дед испугался и побежал в лес. Немцы орали, приказывали ему остановиться. Дед насмерть испугался, потому что у него с собой был пистолет. Он решил, что сейчас в него будут стрелять, и тоже выхватил пистолет, но поскользнулся о большой корень и свалился в болото. Рука с пистолетом уткнулась в тину. Он благополучно утопил пистолет и встал. Его обыскали, но ничего не нашли. Не иначе как ангел-хранитель о нем позаботился! Немцам дед наврал, что просто собирал в лесу чернику. Его отпустили, но велели на следующий день явиться в Халден. — Стокмо стряхнул пепел и, округлив губы, выпустил колечко дыма.

— И он явился?

— Явился. Ему удалось как-то отделаться от них, но потом из-за того происшествия начались неприятности. Из-за того, что дед так легко отделался, поползли слухи. Рассказывали всякое. Говорили, что те, кого он тайно переправлял в Швецию, щедро платили ему, что он получал много подарков. Кое-что продавал сразу, кое-что припрятывал. Не знаю, что у него было, но вещи, которые ему дарили, наверняка стоили целое состояние. Многие евреи, которых он переводил через границу, были богаты: златокузнецы, ювелиры. Они не скупились. А после войны пошли разговоры о том, что еврейских беженцев грабили жадные проводники… Много плохого говорили и о деде. Подозревали, что немцы не просто так выпустили его. Вот почему после войны он боялся продавать полученные им ценности. Помочь ему предложил Фольке-Есперсен. Он выступил вроде как посредником.

Гунарстранна сосредоточенно сворачивал самокрутку.

— Ах вот оно что! — сказал он, щелкая зажигалкой «Зиппо». — Значит, ходили слухи, что ваш дед работал на немцев?

Стокмо уныло кивнул. Гунарстранна затянулся и задумчиво сказал:

— Да, понимаю… Ваш дед переправлял людей через границу, и репутация у него была подмочена. И все-таки в чем причина вражды между ним и Есперсеном?

Стокмо смял окурок и откинулся на спинку кресла.

— Пару недель назад я говорил с отцом, — начал он.

— Да, и что?

— Кое-что мне уже было известно. Правда, о том, как ему велели явиться в Халден, я не слышал. Как и о том, что Фольке-Есперсен продавал полученные дедом подарки. Видите ли, отец тоже долго ничего не подозревал. Дед даже ему не рассказывал о ценных вещах, которые он припрятал во время войны. А не так давно он наткнулся на какие-то старые бумаги — и среди них расписки, которые Фольке-Есперсен выдавал деду в обмен на ценности. В расписках проставлены суммы. По словам отца, долг он так и не отдал. Он считает, что Фольке-Есперсен здорово надул деда.

— Каким образом?

— Есперсен взялся реализовать ценности, но деньги за них деду так и не отдал.

Гунарстранна кивнул и буркнул:

— Понятно!

— Мне-то на все их дела плевать, но папаша, Юнни, в самом деле ездил в Осло по этому делу. По-моему, он до сих пор не забыл, как его травили в детстве — обзывали сыном нацистского шпиона и так далее. Хуже всего, он все принимает очень близко к сердцу. Понимаете, он потребовал у Фольке-Есперсена старый долг, а тот его чуть не избил.