больно нарочно… – Ее голос был мучительным стоном, от которого у меня перехватило дыхание.

– Я не хочу причинять тебе боль. Ты делаешь больно себе, и я не понимаю почему. Я пытаюсь поставить себя на твое место, но это сложно, все сложнее и сложнее…

Лея взяла из ванной белое полотенце и завернулась в него, нерешительно покусывая нижнюю губу. Когда она посмотрела на меня, я увидел в ее глазах что-то новое, что-то, с чем еще не был знаком: гнев, ее внутреннюю борьбу, страх, эго.

– Может быть, для тебя это сложно, потому что ты никогда не пытался это сделать. Возможно, ты этого не знаешь, но мечты иногда требуют жертв. Не все дается легко, Аксель. Ты не получаешь дары просто так. Но, наверное, нет необходимости размышлять о подобном, когда ты можешь спрятать в шкафу все, что требует хоть каких-то усилий с твоей стороны.

Мое сердце забилось чаще.

– А как насчет того, чтобы быть верной себе, Лея?

– Что ты под этим подразумеваешь? – Она напряглась.

– То, что ты уже знаешь. Что ничего из этого не отражает тебя. Что это не то, чего ты хочешь.

– Да откуда ты знаешь? – Ухмылка скользнула по ее лицу. – Я устала от того, что ты говоришь мне, чего я хочу! Я устала от того, что ты принимаешь решения за меня! И это не первый раз, когда ты так делаешь, – выпалила она, и я понял, что она имела в виду ту ночь, когда я решил наше будущее, но это было другое, это… это не имело к нынешней ситуации никакого отношения. – Я чувствую себя марионеткой в твоих руках! И я знала, что, если ты останешься, ты сделаешь это, попытаешься дергать за ниточки.

Я бессознательно прижал руку к груди, потому что, черт, потому что это был… удар. Я сделал глубокий вдох, с трудом подбирая слова:

– Ты не понимаешь, что мое сердце разрывается, когда я наблюдаю, как ты становишься тем, кем ты не являешься?

– А разве ты не понимаешь, что я больше не знаю, кто я? Я прошла через столько фаз за последние несколько лет, что уже даже не нахожу себя, когда смотрюсь в зеркало! Тебе это помогает, Аксель?

– Нет, блин, нет же, мне это ни хрена не помогает!

Мы снова возвращались к одному и тому же, ходили по кругу, полному спутанных мыслей, из которого никак не могли выбраться. Я потер шею и пошел на кухню, чтобы допить то немногое, что оставалось в бутылке. Когда я вернулся в столовую, она сидела на полу, прислонившись спиной к стене. По ее щекам текли слезы, и она смотрела на свои голые ноги. Я сдержался, чтобы не упасть снова, не подойти и не обнять ее, не притвориться, что все в порядке. Поэтому я сел у стены рядом с ней, и наши взгляды сплелись в тишине ночи.

Не знаю, сколько мы так просидели. Просто смотрели друг на друга. Просто пытались понять, что происходит. Просто обращали молчание в боль, а боль в упрек.

Я был измотан, потому что чувствовал, что как бы ни старался, никогда не смогу исправить то, что натворил много лет назад, никогда не смогу вернуть нас в те дни звезд и музыки, по которым так скучал. Я не мог стереть те три года. Не мог заполнить несуществующими воспоминаниями те пустые места, которые Лея сейчас пыталась заполнить тем, чего, как я уже знал, было недостаточно.

– Мы не можем продолжать в том же духе.

– Я знаю, – ответил я.

Я потер лицо. Она всхлипнула.

– Я не могу продолжать в том же духе, – произнесла она. – Не с тобой здесь.

– Что ты пытаешься мне сказать?

Она шмыгнула носом и посмотрела на меня.

– Что, если ты любишь меня, ты уедешь.

Моей первой мыслью было, что я неправильно ее понял, потому что она не могла сказать мне это вот так, после всего, через что мы прошли, после всех преград, которые мы преодолели, после всего времени, всей боли.

– Ты же несерьезно, Лея. Не играй с этим.

– Мне нужно, чтобы ты вернулся домой, Аксель. – Ее щеки были мокрыми, а глаза полны слез, но я… я умирал в тот момент, пытаясь понять, что происходит. – Мне нужно… найти себя. Разобраться, чего я хочу. Я не могу быть с тобой вот так: тащить тебя через все это, причинять тебе боль. И не могу требовать, чтобы ты стоял в стороне и не высказывал своего мнения, потому что очевидно, что ты так не сделаешь.

У меня в груди была дыра.

– Ты действительно хочешь все разрушить?

– Я просто прошу немного времени.

– Ну так, блин, не проси меня об этом! – Я встал, злясь и тяжело дыша, потому что видел, как все рушится без причины. – Просто обдумай всё и прими решение! Это не так сложно. Это не может быть так сложно.

– Аксель… – Она умоляюще посмотрела на меня.

– Нет, черт возьми, нет. Я не собираюсь смываться и оставлять тебя здесь одну.

– Мне нужно, чтобы ты это сделал. Я больше не ребенок. Я хочу принимать собственные решения без Оливера, без кого-либо, без тебя. У меня такое чувство, что я всю жизнь завишу от других. У меня есть это ощущение, и я не могу избавиться от него. И я хочу доказать себе, что могу…

– Доказать себе или доказать им? – уточнил я.

Лея посмотрела на меня так, будто я только что сломал ее, и я почувствовал себя дерьмом, поэтому опустился на колени рядом с ней и обнял ее, хотя она пыталась заставить меня отпустить ее, я обнял ее так сильно, что она сделала то же самое и прижалась ко мне, плача в мою грудь в течение, казалось, вечности. Я спрятал лицо у нее на шее и дышал ею.

– Ты знаешь, о чем ты меня просишь, милая? – прошептал я ей на ухо, мое сердце колотилось. – Ты просишь меня снова стать трусом и оставить тебя здесь, отстраниться, когда я обещал тебе, что не дам тебе упасть. Ты требуешь от меня слишком многого, Лея.

– Ты сказал, что сделаешь для меня все что угодно.

– Черт, Лея, что угодно, но только не подвести тебя снова и не чувствовать себя так, как чувствовал тогда. И я знаю, что облажался и что виноват в том, что все пошло прахом; наверное, поэтому я никогда не рассказывал тебе, каково мне было, потому что чувствовал, что не имею на это права. Что я жалел об этом каждый гребаный день, что я тысячу раз представлял, как бы все было сейчас, если бы я принял другое решение, что я не хотел, чтобы какой-нибудь гребаный парень прикасался к тебе, и что я умирал от мысли, что сам же попросил тебя встречаться с другими людьми. Ты не понимаешь… ты не понимаешь, как это больно – отказаться от того, что ты так сильно любишь, потому что ты больше ни на что не способен.

Она заговорила прерывающимся голосом и отодвинулась, чтобы посмотреть на меня:

– Вот в чем проблема, Аксель. В том, что мы не понимаем друг друга.

– Мы в кои-то веки с тобой соглашаемся.

Лея разорвала зрительный контакт, встав и прижав полотенце к груди. Ее глаза покраснели, а взъерошенные волосы задевали голые плечи. Она наклонила голову и, пробормотав, что собирается одеться, вышла из столовой. Я услышал, как закрылась дверь ее спальни. Боже. Я ненавидел… больше всего на свете ненавидел, когда она так поступала. Это навеяло воспоминания. Я ненавидел это тогда и ненавидел сейчас. И может быть, из-за этого, или из-за ликера, все еще обжигавшего мне горло, или из-за того, что я открылся перед ней тем вечером и мне больше нечего было ей предложить, несмотря на то что я видел, как все ускользает от меня сквозь пальцы… но я направился по коридору прямо в ее спальню.

111. Лея

Я надевала