В гавани Момбасы стоял ржавый немецкий пароход, грузившийся для плавания в Германию. Я проплывала мимо него в гребной лодке Али бин Салима, когда путешествовала с гребцами-суахили на остров и обратно. На палубе парохода возвышалась деревянная клеть, из которой торчали две жирафьи головы. По сведениям Фараха, побывавшего на борту, они путешествовали из португальской Восточной Африки в Гамбург, где их ждал передвижной зверинец.

Жирафы крутили своими изящными головами, словно ими владело сильное удивление, что, возможно, соответствовало действительности. Ведь они прежде не видели моря. В своей дощатой тюрьме они едва могли пошевелиться. Мир внезапно сузился и замкнулся вокруг них.

Им было невдомек, какая плачевная участь их ожидает. Эти гордые и невинные создания, дети великих равнин, еще не ведали, что такое неволя, холод, зловоние, дым, чесотка, жуткая скука жизни, в которой ничего не происходит.

Толпы людей в темной, дурно пахнущей одежде будут заходить с ветренных, закопченных улиц, чтобы глазеть на жирафов и удостовериться в превосходстве человека над безмозглой природой. Они станут тыкать пальцами и ржать, когда над загородками зверинца будут подниматься стройные шеи с грациозными головами, на которых будут терпеливо жмуриться сонные глаза. Дети, пугаясь этого зрелища, поднимут рев; некоторые из них, наоборот, полюбят жирафов и будут протягивать им хлеб. Мамаши и папаши решат, что жирафы — милые животные, которым неплохо в неволе.

Станут ли жирафы вспоминать покинутую родину? Куда подевалась густая трава, деревья, реки и озера, синие горы? Душистый воздух саванн улетучился навсегда. Куда исчезли остальные жирафы, вместе с которыми эти двое величественно перемещались по волнистой земле? Их не стало, и они больше не вернутся.

Куда скрылась круглая луна африканских ночей?

Жирафы просыпаются в своих узких стойлах, пахнущих гнилой соломой и пивом.

Прощайте, мне остается только пожелать вам обоим погибнуть в пути, чтобы ваши благородные головки, которые торчат пока над ящиком под небом Момбасы, не поникли от одиночества в далеком Гамбурге, где никто ничего не знает об Африке.

Что до нас, то нам придется найти кого-то, серьезно против нас согрешившего, прежде чем мы сможем просить жирафов простить нам наше прегрешение против них.

Лет сто назад датский путешественник граф Шиммельманн, оказавшийся в Гамбурге, наткнулся на маленький передвижной зверинец и был им очарован. Он каждый день бродил вокруг, хотя вряд ли смог бы внятно объяснить, чем его прельстили грязные и разболтанные фургоны. Зверинец породил отклик в его душе. Дело было зимой, стоял лютый холод. Смотритель отапливал зверинец, накаливая докрасна старую каменную жаровню, однако посетители все равно промерзали до костей.

Граф Шиммельманн стоял, заворожено глядя на гиену, когда к нему приблизился хозяин заведения, бледный человечек с провалившимся носом, в свое время изучавший теологию, но покинувший факультет после скандала и с тех пор неумолимо опускавшийся все ниже.

— Ваше сиятельство правильно поступает, что интересуется гиеной, — сказал он. — Эта — первая гиена в Гамбурге, раньше их тут не бывало. Все гиены, да будет вам известно, гермафродиты, и у себя на родине, в Африке, они собираются в полнолуние в кружок и совокупляются, причем каждая выступает и в роли самца, и в роли самки. Вы знали об этом?

— Нет, — ответил граф Шиммельманн с гримасой отвращения.

— Согласитесь, ваше сиятельство, — продолжал хозяин зверинца, — что ввиду этого гиене, возможно, труднее сидеть в клетке, чем любому другому зверю. Страдает ли она от удвоенной похоти или, сочетая в себе оба свойства, пребывает в полной гармонии? Иными словами, становимся ли мы, пленники жизни, счастливее или несчастнее, накапливая всевозможные таланты?

— Любопытная вещь, — отозвался граф Шиммельманн, думавший о своем и не обращавший внимания на докучливого собеседника. — Получается, что сотни, даже тысячи гиен жили и издыхали только для того, чтобы здесь оказался вот этот экземпляр и жители Гамбурга могли получить представление о том, что такое гиена, а натуралисты пополняли свои знания.

Они перешли к соседним экспонатам — жирафам.

— Диких зверей, — продолжал граф, — бегающих на воле, на самом деле не существует. А вот эти, напротив, существуют: мы нарекли их определенными именами и знаем, как они выглядят. Остальных могло бы вовсе не быть, тем не менее, их несравненно больше. Как экстравагантна природа!

Хозяин нахлобучил поглубже меховую шапку, согревая свой лысый череп.

— Они видят друг друга, — молвил он.

— Даже это можно оспорить, — отозвался граф Шиммельманн после недолгой паузы. — Скажем, у этих жирафов на спинах квадратные пятна. Глядя друг на друга, жирафы, не зная, что такое квадрат, не умеют их различать. В таком случае, могут ли они видеть друг друга?

Хозяин некоторое время смотрел на жирафов, а потом изрек:

— Их видит Господь.

— Жирафов? — с улыбкой спросил граф Шиммельманн.

— О, да, ваша светлость. Господь видит жирафов. Пока они бегали и резвились у себя в Африке, Господь наблюдал за ними и наслаждался. Он для того их и создал, чтобы они доставляли Ему радость. Так сказано в Библии. Бог так полюбил жирафов, что создал их. Бог лично изобрел квадрат и круг, так что ваша светлость не станет отрицать, что Он видит квадраты у них на спинах и все остальное. Возможно, дикие звери как раз и являются доказательством бытия Бога. Однако когда они переезжают в Гамбург, — заключил он, берясь за шапку, — этот довод становится проблематичным.

Граф Шиммельманн, построивший свою жизнь сообразно со взглядами других людей, молча отошел к раскаленной жаровне, чтобы посмотреть на змей. Хозяин, желая его развлечь, открыл одну из клеток и попробовал разбудить спавшую внутри змею; в конце концов сонная рептилия медленно обвила его руку. — А знаете, любезный, — обратился граф к хозяину зверинца, — если бы вы находились у меня на службе или если бы я был королем, а вы — моим министром, я бы сейчас вас уволил.

Хозяин непонимающе поднял на него глаза.

— Неужели, ваше сиятельство? — Он вернул змею в клетку. — По какой причине, позвольте спросить?

— Ах, любезный, вы ведь не такой простак, каким представляетесь. В чем причина, спрашиваете вы? В том, друг мой, что отвращение к змеям — здоровый человеческий инстинкт, сохраняющий жизнь тем, у кого он развит. Змея — самый смертельный враг человека, однако откуда мы знаем об этом, если не благодаря собственному инстинктивному различению добра и зла? Когти льва, размеры слона и его чудовищные бивни, рога буйвола — все это бросается в глаза. Змеи же сами по себе прекрасны. Они круглые, гладкие, подобно всему, что мы больше всего ценим в жизни, у них чудесная, приглушенная окраска, грациозные движения. Впрочем, благочестивый человек страшится всего этого совершенства, потому что от него исходит запах погибели, оно напоминает о человеческом грехопадении. Внутренний голос подсказывает ему, что от змеи следует бежать, как от дьявола, и голос этот именуется голосом совести. А человек, способный ласкать змею, способен на что угодно.