Памятуя о том, что тяжесть преступления зависит от намерения, присяжные принялись таковое искать. Они подробно расспрашивали подсудимого о бичевании Китоша и о последующих событиях; читая отчет, буквально видишь, как они качают головами.

А как же с намерением и душевным состоянием Китоша? Как впоследствии выяснилось, это — совсем другое дело. У Китоша имелось конкретное намерение, которое и было положено на чашу весов. Можно сказать, что своим намерением и душевным состоянием африканец, лежа в могиле спас европейца.

У Китоша не было достаточных возможностей заявить о своем намерении. Он был заперт в сарае и его умысел можно передать совсем коротко: по словам ночного сторожа, он проплакал всю ночь. С другой стороны, в час ночи у него состоялся разговор с поваренком. Ребенок понял, что ему придется кричать Китошу в самое ухо, так как тот оглох из-за истязаний. В час ночи он попросил поваренка развязать ему ноги и объяснил, что убежать все равно не сможет. Когда поваренок исполнил его просьбу, Китош поведал, что желает умереть. Немного погодя он стал раскачиваться из стороны в сторону, причитая: «Я умер!» Потом он умер на самом деле.

По делу давали показания трое врачей. Хирург, первым осматривавший тело, заключил, что причиной смерти стали множественные раны, обнаруженные им на трупе. По его словам, экстренное медицинское вмешательство не спасло бы Китошу жизнь.

Однако двое врачей из Найроби, приглашенные защитой, придерживались иного мнения. По их словам, наказание кнутом как таковое не могло повлечь смерти. Вмешался другой требующий внимания фактор: желание жертвы умереть. Один из врачей заявил, что может судить об этом со всей ответственностью, ибо прожил в колонии четверть века и хорошо знает африканцев. Многие медики согласятся с ним, что искреннее желание африканца умереть способно привести к смерти. В данном случае это совершенно ясно: ведь сам Китош говорил о своем желании умереть. Второй врач поддержал в этом вопросе коллегу.

Весьма вероятно, продолжал врач, что, захоти Китош остаться в живых, он выжил бы. Скажем, если бы он поел, то не утратил бы отваги, ибо известно, что голод ослабляет духовные силы. Врач добавил, что рана на губе могла быть вызвана не ударом каблуком, а прикушиванием губы самим африканцем, испытывавшим сильную боль.

Врач склонялся к мнению, что до девяти вечера Китош еще не принял решения умереть, так как предпринял попытку сбежать. После того, как он, застигнутый врасплох, был связан крепче прежнего, положение пленника могло усугубиться его нравственными страданиями.

Оба врача из Найроби дали делу совместную оценку. По их заключению, смерть Китоша стала следствием наказания кнутом, голода и желания умереть, причем последнее подчеркивалось особо. Желание умереть могло быть вызвано бичеванием.

Заслушав показания врачей, суд занялся «желанием смерти». Местный хирург, единственный врач, осматривавший тело, отверг эту теорию и привел примеры из собственной практики — больных раком, желавших умереть, но несмотря на это продолжавших жить. Эти люди оказались, правда, европейцами.

Вердикт присяжных гласил: виновен в нанесении тяжких телесных повреждений. В том же были обвинены африканцы, также привлеченные к ответственности, однако в отношении их было признано, что они действовали по приказу своего хозяина-европейца, вследствие чего подвергать их тюремному заключению было бы несправедливо. Судья приговорил поселенца к двум годам заключения, а обоих африканцев — к содержанию под стражей на протяжении одного дня.

При чтении материалов суда обращаешь внимание на странное, унизительное обстоятельство: оказывается, европейцы в Африке не могут прерывать существование африканцев! Ведь эта страна принадлежит ему, африканцу, и что бы вы с ним ни делали, уйти он может только по собственной воле, когда у него уже нет желания оставаться. На ком лежит ответственность за происходящее в доме? Только на его наследственном владельце.

Китоша отличает нерушимое понятие о праве и благопристойности, вследствие чего образ человека твердо решившего умереть, предстает перед нами, несмотря на прошедшие годы, во всей красе. В нем запечатлена недолговечность диких созданий, которые всегда могут при необходимости вспомнить об открытом пути для бегства, которые уходят, когда захотят, и никак не даются нам в руки.

В самом начале сезона дождей, в последнюю неделю марта или в первую неделю апреля, в африканских лесах начинают заливаться соловьи. Раздается не вся песнь, а лишь несколько нот; это начало концерта, репетиция, прерывающаяся и начинающаяся опять. Кажется, что в промокшем лесу кто-то настраивает на ветке виолончель. Но пробуется именно та мелодия, со всей ее избыточностью и великолепием, которая скоро заполнит леса Европы от Сицилии до Эльсинора.

Неподалеку от нас жили белые и черные аисты — те самые птицы, что гнездятся на деревенских крышах в Северной Европе. В Африке они выглядят не так внушительно, как там, поскольку не выдерживают сравнения с такими крупными созданиями, как марабу или птица-секретарь. В Африке у аистов иные повадки, нежели в Европе, где они живут дружескими парами и являются символами семейного счастья. Здесь они держатся большими стаями, как завсегдатаи клуба. В Африке они сопровождают саранчу и жиреют, когда эта нечисть опустошает землю. Во время продвижения по саванне пожара они кружат над скользящей вперед передовой полосой огня, не боясь дыма и высматривая мышей и змей, спасающихся от огненной стихии. Но, как ни весело живется аистам в Африке, их родина не здесь. С первым дуновением весеннего ветра, напоминающего им о любви и гнезде, они начинают жить только мыслями о северной родине; памятуя о былом, они снимаются с места, навстречу промозглым туманам родной стороны.

В начале сезона дождей, когда на месте спаленной травы появляются свежие стебельки, в саваннах носятся тучи ржанок. Воздух над равнинами всегда напоминает воздух моря, горизонт заставляет думать о морском просторе; здесь так же беспрепятственно дуют ветры, а сгоревшая трава имеет соленый запах; отросшая трава и подавно ходит волнами. Когда зацветают белые гвоздики, трудно не вспомнить белые барашки вокруг датских островов. Ржанки, летающие над саванной, тоже похожи на морских птиц: они ведут себя, как морские птицы на берегу, на считанные мгновения опускаясь в траву и с криком выпархивая из-под конских копыт, наполняя прозрачное небо хлопаньем крыльев и пронзительными криками.

Венценосные журавли, опускающиеся на свежезасеянное кукурузное поле, чтобы таскать зерна из земли, компенсируют свои воровские замашки славой добрых вестников, всегда предшествующих дождям; к тому же они радуют нас своими танцами. Когда эти рослые птицы собираются большими стаями, одно удовольствие смотреть, как они расправляют в танце крылья. Их танец поражает стильностью и некоторой деланностью: зачем этим прирожденным летунам прыгать на месте, словно их притягивает земля? Их балет кажется священнодействием, ритуальной пляской; возможно, журавли пытаются соединить небо и землю, подобно крылатым ангелам, расхаживающим вверх-вниз по лестнице Иакова. Эти нежно-серые существа в бархатных черных шапочках, увенчанные веерами-коронами, похожи на вдохновенные фрески. Улетая после танца, они, как бы в подтверждение священного характера недавнего представления, издают то ли крыльями, то ли голосом чистый звенящий звук, похожий на отдаленный колокольный перезвон. Его слышно еще долго, когда сами птицы давно исчезли из виду, подобно благовесту из-за облаков.