университет организовать. Кто я такой, чтобы детскую мечту губить? Правда, похоже, что градоначальника вполне устраивала Москва, а про Иркутск он что-то вроде слышал и даже где тот находится, представляет себе с трудом.

— Кто это сделал? — я задал вопрос нарочито скучным тоном, и дотронулся до горящей кожи. Сколько он уже с лихорадкой борется? Удивительно крепкий малый.

— Болотниковы. Старший Владимир — лично кнут в руки взял. Облаготельствовал, отец-родной, — Фролов говорил это оскалясь, но дышал всё чаще, да и вообще, держался, похоже, на одном упрямстве.

— Полагаю, это ему не помогло, — я зло усмехнулся. Вообще, такая практика, как показывала история, не помогала вообще никогда и никому. Но многие не слишком далекие товарищи всё равно продолжали её с тупым упрямством использовать.

И тут силы покинули арестованного холопа, и он начал заваливаться на пол. При этом Фролов попытался удержаться на ногах, уцепившись за единственную стоящую перед ним опору — за меня.

Его повалили на пол и пару раз пнули, не сильно, так для острастки. Но Фролов этого уже не чувствовал, потому что потерял сознание.

— Вот же свинья, новый камзол умудрился порвать, — я поднял оторванный карман и снова швырнул его на пол. — Бехтеев!

— Да, ваше величество, — гвардейцы стояли возле тела Фролова и не понимали, что же им делать, поглядывая на меня. Бехтеев же недоуменно оглядел лежащего на полу бунтаря, переступил через него и вытянулся передо мной.

— Вот так и рождаются слухи про царя, который лично запорол кого-то чуть ли не до смерти, — я покачал головой. — Готовь указ. — Объявил я, повернувшись к секретарю. — Мануфактура Болотниковых мне так понравилась, что я выкупаю её вместе с людьми за две тысячи рублей. Делаю себе подарок на коронацию, так сказать. А самих добрых молодцев вместе с семьями отправляю в Томск, они там должны будут мануфактуру поставить, чтобы не хуже той, которая здесь у них была. Целых пять тысяч рублей даю, и наказ, эксперимента ради, не брать крепостных на производство, а нанять с оплатой людишек. Хоть местных пускай набирают, мне плевать, но платить они им обязаны, и через два года обязаны обоз с рухлядью прислать, в доказательство, что указы мои впредь выполняются. Ну и что-нибудь про наказание за невыполнение от себя добавь. Я уже убедился, что твоей кровожадной натуре в этом плане можно доверять.

— Что с этим делать? — Бехтеев деловито указал на Фролова.

— Этого подлечить и на ноги поставить. Спешить не нужно, мне пока не до него. Потом я решу, что с этим скотом, испортившим мой камзол делать. Остальных отпустить, пускай на работу возвращаются. Пока. Объявишь, что прощение получили в честь коронации. — Я задумался. Какая удобная штуковина — эта коронация. На неё под шумок вообще любую дичь можно будет списать. — Пускай пока работают как раньше. Просто предупреди, что я не уеду из Москвы, пока не устрою там всё на свой лад. Раз уж у меня так неожиданно мануфактура появилась, то, почему бы на ней не поэкспериментировать? Мне же не надо для самого себя норму гнать.

— Хорошо, ваше величество, будет исполнено, — Бехтеев поклонился. Проследив вместе со мной, как гвардейцы выволакивают всё ещё бессознательное тело из моего кабинета, секретарь спрятал ручку и прямо посмотрел на меня.

— Что ещё? — я ответил на его взгляд.

— Ваше величество, сейчас я прошу дозволение обратиться к вам от лица многих ваших верноподданных. Позвольте нам настаивать на скорейшей коронации. Нам не нравится, что творится вокруг Российской империи. И ваш статус в такой обстановке не должен подвергаться сомнению. — Он говорил предельно серьезно. — Елизавету Петровну уже не вернуть, но Отечество в опасности, и она не будет в обиде, если траурные церемонии завершаться раньше положенного года. У Салтыкова всё готово, осталось лишь получить ваше согласие. Да, большинство ваших вернейших соратников нет сейчас, у них свои наказы, но, думаю, что все они только порадуются за ваше величество и не преминут об этом сообщить в письмах и посланиях. — Он замолчал, пристально глядя на меня.

— Я подумаю, Федор Дмитриевич, — тихо ответил я, продолжая глядеть на него. Глаза в глаза, ни разу не мигнув. — Я дам вам ответ завтра утром. А пока надо найти моего портного, наверное, этот камзол ещё можно будет спасти, — и я сбежал от него, пытаясь привести мысли в порядок.

Глава 20

Коронация состоялась через три недели после разговора с Бехтеевым. Как я узнал чуть позже, он тогда действительно говорил от имени большинства приближенных ко мне дворян, которых беспокоило всё то, что творилось вокруг меня. Таким вот нехитрым образом они хотели меня немного обезопасить, хотя бы от своих, которые уже привыкли решать проблемы переворотами. Думал Я тогда недолго и, посоветовавшись с взволнованной Марией, дал согласие от своего и от её имени.

Этим утром я волновался, как школьник перед выпускным. На этот раз торжественный выезд к Успенскому собору проходил по улицам, запруженным народом. Никто никого не выгонял, всё были нарядно одеты, словно это у каждого жителя столицы праздник, а не у конкретной императорской семьи. Погода стояла прекрасная. Я ехал на великолепном вороном жеребце, а Машка в пышном платье, которое прекрасно скрывало её беременность, в открытом экипаже. За нами тянулась череда всадников, и открытых колясок со знатнейшими представительницами лучшей половины нашего человечества. Это был парад драгоценностей. Модный показ специально сшитых для коронации нарядов, каждый из которых был уже тщательно срисован с подписью, кто именно в подобном платье щеголял. Я всё ещё не оставлял намерений сделать журнал для женщин, создание которого постоянно то из-за того, то из-за другого откладывалось. И выпуск, посвященный коронации с полным текстом Манифеста будет распечатан и в нём, и в журнале Румянцева, в котором тот уже не стесняясь, между фривольными грудастыми моделями на весьма реалистичных рисунках, вставлял статьи сугубо политические, но правильные, согласованные со мной и Ушаковым.

Крики приветствий оглушали, лошадь подо мной нервно вздрагивала, и я всё время боялся, что упаду. Покосившись на Марию, увидел, как она широко улыбается и машет рукой. Как бы она сегодня себя не чувствовала, никто не увидит её мук. Она до ночи будет улыбаться и милостиво протягивать руку для поцелуев. «Королева в восхищении», — мать вашу, ноги бы вырвать