Она ошарашенно смотрела под ноги, глотала ртом воздух и не знала, что делать. Гордо уехать, оставив все валяться в грязи? Но тогда ее пожитки просто растащат окрестные таджики. И не только одежду. Как быстро она обросла в этом доме всякой всячиной! Она не могла бросить свои записи, свое белье, туфли. Надо было, но не могла. Дрожа от ненависти и бешенства, она открыла багажник и побросала туда без разбору свое барахло.

Интересно, наблюдает ли за ней сейчас из дома Каха? Унего же домофон с камерой. Но челядь-то точно приникла к экранам! «Убью тебя, поганый охранник! И тебя, Каха, прибью! Ничего себе погасила ненависть! Всех перебью!»

Глаза застилала пелена, а сердце так бухало, что каждый удар взрывался в голове. Алла домчалась до дома мачехи на автопилоте, ввалилась, вся дрожа, в квартиру и начала шарить глазами по комнате, что бы такое разбить, перед тем как разрыдаться. Взгляд упал на стеклянную стойку бара с початой бутылкой коньяка. Она взяла со стола чашку, налила до краев и залпом выпила. Сердце замерло на секунду, ойкнуло и сбавило обороты.

– Девочка моя, – только и сказала прамачеха.

Алла упала на диван и дала себя огладить, уложить, укрыть пледом. Потом она резко села и начала подробно рассказывать Лине Ивановне про разговор с Кахой, про вещи, про неудачное плавание и даже про идею мстить теперь Кахе. Выговорившись и хлебнув еще коньяку, она наконец затихла, притянув к себе Тарзана. Лина Ивановна ободряюще похлопала ее по коленке и пошла готовить обед. Ее дорогая птичка, хоть и с потрепанными перышками, была на своей жердочке.

Алла провалялась на диване весь день, перечитывая «кавказские дневники», бессмысленно щелкая пультом от телевизора с программы на программу и затеяв длиннющую переписку с Илюшей.

Немного утешившись от его нежных слов, она так и уснула, не раздеваясь, под пледом. Но среди ночи неожиданно вскочила и долго стояла на лоджии, глядя, как колышутся в теплой ночи каштаны и тоже шепчут ей слова утешения.

Она проснулась утром на диване в гостиной у мачехи. Дождь громко стучал по разлапистым листьям каштанов. Все тело болело, во рту была горечь. «Что все это значит? Вместо одного у меня теперь целый ворох кандидатов на месть. Аэто значит, – подумала Алла, – что ненависть не хочет отпускать свою жертву. То есть меня. Она борется за свое выживание и расставляет ловушки, чтобы я в них застряла. Ранит самолюбие, подначивает к мести, чтобы я доказывала самой себе, что я не трусиха и не лузер. Это западня».

Долго звонил мобильный. Из кухни пахло кофе. В «биркине» разве что найдешь… Почему все дорогое и модное такое неудобное? Наконец она нащупала дрожащее металлическое тельце.

– Алла Степановна Милославская?

– Да?

– Вас беспокоят из учебной части.

– Да?

– Загляните к нам, пожалуйста, к куратору вашего курса. Мы не можем разобраться с вашей курсовой. Профессор Заславский говорит, что он перепутал вашу работу с другой и выставил не ту оценку.

– Четверку?

– Нет, у вас по ведомости «неудовлетворительно»!

– Но в зачетке – четверка!

– Да-да. Сергей Александрович об этом и говорит. Он перепутал.

– Перепутал?

– Да, поэтому мы и просим вас зайти. Получается, что у вас не сдана весенняя сессия.

– Ладно. Когда? – упавшим голосом спросила Алла.

– Если сможете, сегодня в два.

– Хорошо, буду.

Что там может быть с курсовой? Она же ее еще в июне сдала. Неужели это Каха наносит ответные удары? Скор он на руку! Уже полдвенадцатого!

За дверью скулил и скребся Тарзан, услышавший, что она проснулась.

– Доброе утро, дорогая! – открыла дверь прамачеха; на постель с разбегу прыгнул скотч-терьер и мокрым носом начал подтыкать под руки с требованием ласки. – Кофе тебя уже ждет. Я сделала творожники с изюмом.

«Надо сменить SIM-карту, – неожиданно решила Алла. – А старую выкинуть, чтобы даже соблазна не было посмотреть, звонил мне Каха или нет. Надо вычеркнуть его из жизни вместе с местью. Ненависть, так просто ты меня не возьмешь», – твердо сказала она себе, подруливая к универу.

Второй Гум встретил ее гулкой тишиной и запахом ремонта – кое-где покрасили стены в аудиториях. Интересно, протянет она в этом богоугодном заведении еще четыре года?..

– Милославская? Мы не можем отыскать вашу курсовую, а в документах она помечена как несданная.

– Этого не может быть.

Кураторша пожала плечами.

– Да вы позвоните Заславскому, – подсказала Алла.

– Он сам звонил, сказал, что перепутал оценки.

– Дайте мне его телефон, я с ним поговорю.

– Он в отпуске и просил его не беспокоить.

– Я все равно найду его телефон и позвоню, – с вызовом заявила Алла.

Кураторша поморщилась. Разговор был ей неприятен.

– Необязательно, просто напишите объяснительную. Это нестандартная ситуация, нам надо обсудить ее на кафедре. Ведь с неудом по курсовой мы не можем перевести вас на второй курс.

– Но я ведь не знала, что у меня неуд! – ошарашенно воскликнула Алла.

– Поэтому я и говорю, что ситуация нестандартная. Мы вам позвоним.

– Мне надо искать хорошего адвоката? – горько пошутила Алла.

Кураторша слабо улыбнулась.

Алла потянулась за листком для объяснительной. Вдруг ее качнуло. Волна непреодолимой тошноты поднялась откуда-то из глубин существа. «Неужели для меня учеба – такая тошниловка?» – мелькнуло в голове. Но в следующую секунду она уже вскочила и выпрыгнула в коридор, судорожно распахнула «биркин» и извергла в роскошные недра сумки и кофе с молоком, и творожники с изюмом, и какую-то мерзкую слизь и горечь. С раскрытой сумкой, как с ночным горшком, она бросилась в туалет. Продолжая скрючиваться от холостых позывов рвоты, она кое-как отмыла внутренность «биркина» и его содержимое. Хорошо, что права и документы на машину запаяны в пластик. Студенческий, паспорт и «биркин», конечно, осквернены, но это ерунда. Она посмотрела в зеркало на свое бледное лицо. Это после вчерашнего коньяка или что похуже? На ватных ногах Алла вернулась в учебную часть дописать объяснительную.

– Вы не расстраивайтесь так, – стесненно сказала кураторша, – может, еще все обойдется.

«О чем это она? Что обойдется? Неужели все-таки это подлянка от Кахи? – Смутное ощущение тревоги смешалось у Аллы с тошнотой. – Да, подлянка от Кахи, и по-моему, не единственная. Надо топать в аптеку за тестом на беременность. Вот будет смехота, если я залетела. Без оргазма, но с презервативом. Анекдот, причем на этот раз не еврейский!»

С заветной индикаторной картонной ленточкой она снова поехала к прамачехе. В такой момент Алла была не в силах оставаться одна.

Прамачеха тактично ни о чем не спрашивала первые десять минут, пока Алла возилась в туалете с идиотскими полосками экспресс-анализа на беременность. Делать тест полагалось утром натощак, но Алле было все равно – она без всякого анализа знала, что беременна. Ведь что могла еще выставить ненависть в качестве козыря? Только это.