О ней ходили и более банальные слухи. Все от Москвы и Петрограда до Лондона знали о ее любовной связи с Локартом, и «напыщенные» родственники ее мужа стали «воротить от нее носы». Ее подруге Мириам родители не разрешали появляться на людях с Мурой. «Мне абсолютно все равно, – писала она Локарту. – Это же прекратится через некоторое время»[405].

Ее гораздо больше беспокоило то, что он может услышать о ней нехорошие слухи от людей, с которыми встретится по дороге домой через Финляндию и Швецию. Ужасный злобный Торнхилл, который находился с английским корпусом в Архангельске, снова был за границей вместе со своей необъяснимой обидой на нее. Теперь, когда Локарт стал для нее недосягаем, ее страшило, что может случиться нечто, способное ослабить его любовь к ней. «Я бы пулей полетела в Стокгольм на неделю и вернулась бы, – писала она, – а то эти сплетни липнут ко мне, как мухи на липучку, – и все с обеих сторон наверняка назовут меня шпионкой»[406].

Муре было больно, что Локарт не прислал ей весточки о себе. Проходили недели и месяцы – а от него ни слова. Она прекрасно знала, что их письма могли попасть в Россию и покинуть ее лишь тогда, когда их взялся бы провезти дружески относящийся к ним дипломат, но длительное молчание ранило и беспокоило ее.

Путешествие Локарта на родину было долгим и удручающим. Он был в компании своих уцелевших товарищей – Джорджа Хилла (который избежал ареста и снова объявился под своим именем), Лингнера, Тэмплина и, разумеется, Хики и его жены Любы. Они разговаривали о пережитом, стараясь разобраться в нем.

Обвинения посыпались на них, как только они выбрались из России. Их соотечественники-беженцы обвинили Локарта в своем ужасном положении, высказав упреки ему в лицо. Это было лишь начало той враждебности, с которой он столкнется, прибыв на родину.

В Швеции Локарт заболел испанкой, эпидемия которой убивала людей со скоростью, соперничавшей с гибелью людей на войне. Он пережил эпидемию точно так же, как выжил в столкновении с эпидемией большевизма, и приехал в Англию через Абердин 19 октября. На вокзале Кингс-Кросс его окружили репортеры еще до того, как он успел сойти с поезда: они пробрались к нему в купе и взволнованно задавали вопросы, требуя показать им револьвер, из которого он стрелял в Ленина[407].

Локарта больше беспокоили вопросы, которые ему будут задавать жена и семья. О его романе с Мурой было известно в министерстве иностранных дел, и его враги не пожалеют усилий для более широкого распространения этой информации. Однако сильнее всего он боялся свою грозную бабушку-шотландку, которая была более эффективным следователем, чем любой чекист. Она неизбежно сурово отчитает его, «сопровождая упреки яркими библейскими метафорами на тему неизбежных последствий потакания плоти»[408]. Его тревога носила житейский характер: он оказывался в зависимости от финансовой поддержки этой старушки, если ему не удастся получить новую должность от министерства иностранных дел.

А это казалось вероятным исходом: его заигрывания с большевиками, тайное соглашение с Ллойд Джорджем за спиной Бальфура и нечестные дела с агентами разведки сделали его весьма непопулярным в министерстве иностранных дел.

Ожидая, как все обернется для его карьеры, Локарт оправился от последствий своего тяжкого испытания и болезни. Он сделал все необходимое, чтобы залатать отношения с Джин, и провел некоторое время в Бексхиллон-Си и Эксмуте, где ловил рыбу и играл в гольф. Он написал длинный подробный отчет о России и большевизме, в котором давал рекомендации Великобритании: если она собирается продолжать интервенцию, то должна делать это с помощью контингента соответствующей численности. Война с Германией теперь закончилась, и необходимые войска были в ее распоряжении. Он предлагал, чтобы два воинских контингента по пятьдесят тысяч солдат в каждом совершили вторжение один – по Черному морю, другой – через Сибирь. Его отчет был хорошо принят в министерстве иностранных дел (что бы они ни думали о его дипломатии, к знаниям и информации Локарта нельзя было придраться), но его предложение было отвергнуто.

Пока Локарт выздоравливал, ужинал в ресторанах с Джин, встречался в клубах с друзьями, мерил шагами площадки для гольфа и обсуждал политику с разведывательными службами и министерством иностранных дел, он постоянно думал о Муре. Он все еще любил ее. Вспоминал, как она поддерживала его во время тюремного заключения и спасала от отчаяния. «Если бы не вмешалась эта катастрофа – наш арест, думаю, я остался бы в России навсегда. Мы были насильно оторваны друг от друга… Я думал, что, наверное, больше никогда не увижу ее»[409].

Он писал ей и переживал то же разочарование, что и она, из-за длинных промежутков, вызванных тем, что они зависят от поездок друзей-дипломатов. Письма Муры побуждали его не сдаваться: «Ты главная опора моей жизни»[410]. Он надеялся, что либо Муре удастся выбраться из России, либо большевистский режим рухнет. Нельзя было сказать, какая из этих двух возможностей была дальше от реальности.

Некоторые считали, что большевистский режим должен скоро пасть; другие (включая английских консерваторов и короля Георга V) боялись, что он распространится на Европу. Германия была похожа на его следующую возможную жертву. Локарт тоже так думал, но отмечал: «На мой взгляд, Германия тоже пройдет свой этап большевизма, хотя он будет отличаться от русского»[411]. Он еще полностью не утратил свои идеалы, и его симпатии были на стороне недавно созданной Лейбористской партии. Обедая с друзьями в своем клубе, он понимал, что они не будут знать, на чью сторону встать, если дело дойдет до войны между «белой» и «красной» сторонами в Англии. «Мы решили, что всем нам стоит оставаться в постели»[412].

Одним из способов вновь соединиться с Мурой был вариант, если он снова вернется в Россию в каком-нибудь официальном качестве. В конце ноября министерство иностранных дел предложило ему должность «помощника коммерческого атташе» в Петрограде. Но это было скорее умышленным оскорблением, чем благоприятной возможностью, совершенно невероятной[413].