— У тебя нет повода для ревности, Ран, — тихо отвечает Алисия, неуверенно касаясь моих волос. — И никогда не будет. Я принадлежу тебе. Ты все для этого сделал, и даже перевыполнил план, — в уголках её губ тлеет горькая улыбка. — Но я обещаю, что превращу твою жизнь в сущий ад, если ты еще раз посадишь меня в клетку.

— Не могу ничего гарантировать, tatlim, — уклоняюсь от клятв, которые вряд ли получится сдержать. — Твое поведение непредсказуемо и не поддается никакой логике. Ты бросилась на меня с ножом сегодня…

— Я защищалась, — в голубых глазах вспыхивает возмущение. Заводится с одного слова и так же быстро гаснет. Тяжело вздохнув, я убираю непослушный локон за маленькое аккуратное ушко. Выражение её глаз неуловимо меняется, радужка стремительно темнеет, засасывая меня в глубину расширившихся зрачков.

— Ты утверждал, что все обо мне знаешь, — приглушенно шепчет Лиса.

— Знаю, — уверенно подтверждаю я, ласково поглаживая высокие скулы. — Больше, чем ты сама.

— Не все, — она отрицательно качает головой, прикрывает глаза ресницами, словно собираясь с духом, чтобы раскрыть мне чудовищный секрет. Вряд ли я услышу что-то, способное пошатнуть мой мир, с иронией думаю про себя… и ошибаюсь.

— Я беременна, Амиран, — оглушает меня новостью Алисия.

Ленивая улыбка стремительно сползает с моих губ, челюсть тяжелеет от напряжения. Я резко отстраняюсь, одергивая руку от её лица и застываю, не сводя с бледного лица tatlim пронизывающего тяжелого взгляда. Она ждет каких-то слов, смотрит с усиливающейся тревогой и растерянностью, а у меня горло немеет, перед глазами туман, а в голове хаос от жужжащих, как рой ядовитых ос, мыслей. Минута, две, молчание затягивается, давит, звенит в ушах пульсацией закипающей в венах крови. Я думаю, анализирую, считаю, перебирая варианты. Tatlim не выдерживает первой.

— Если ты не хочешь детей, надо было предохраняться с самого начала, — толкает меня ладонями в грудь, уязвлённая отстраненной реакцией.

— Не заводись, Алиса. Я этого не говорил, — протягиваю руку, но она силой ударяет по кисти, и отползая подальше от меня. — Сначала мы должны убедиться, что…

— Убедится в чем? Я знаю, что беременна, — хрипло рычит Алисия. — Только попробуй спросить, чей он, — я не отвечаю, продолжая сверлить её испытывающим взглядом. — Боже, ты и правда сомневаешься, ­— вспыхивает, прикрывая губы ладошкой, глаза наливаются слезами.

— А ты сама уверена, что ребенок мой? — изучающе смотрю в побелевшее, как мел, лицо. В ответ мне прилетает звонкая пощечина, обжигающая правую щеку. — Ты сдурела, tatlim?

Отпрянув назад, она замирает, испуганно хлопая ресницами. Схватив жену за руку, дергаю на себя и с утробным рычанием, опрокидываю на спину. Припечатав тонкие запястья к подушке, наваливаюсь сверху, удерживая вес своего тела на локтях.

— Не делай так больше. Договорились?  — она подавленно кивает, глотая беззвучные слезы. Беспомощное, несчастное выражение её глаз разбивает последний бастион на моем сердце.

— Умница. Я не злюсь на тебя. Ты можешь мне сказать, если сомневаешься, если есть вероятность, что… — закончить фразу оказалось гораздо сложнее, чем идти голыми ногами по битому стеклу. Склонив голову, ласково собираю губами соленые дорожки с щек. — Не плачь, сладкая, — успокаивающе шепчу в дрожащие губы, но мои слова производят обратный эффект. Она начинает рыдать в голос, отчаянно и горько.

Впервые столкнувшись с настоящей женской истерикой, я теряюсь, чувствую себя совершенно беспомощным. Мысль о докторе появляется и тут же гаснет. Отпустив её руки, я перекатываюсь на бок и осторожно привлекаю к себе заливающуюся слезами жену, обхватываю обеими руками.   Она доверчиво жмется, ткнувшись мокрым носом в мою шею, впивается пальцами в плечи, пока я укачиваю её, перебирая пальцами шелковистые локоны.

Через пару минуту судорожные всхлипывания становятся все реже глуше, пока окончательно не стихают. Мы лежим еще какое-то время в полной тишине, слушая ровное дыхание друг друга и синхронное биение сердец.

— Я не плакса, Ран. Это нервы… или гормоны, — прерывисто бормочет она мне в шею, когда я уже начинаю думать, что моя перепуганная тигрица уснула.  Ее голос немного сиплый, бесконечно печальный. — Я не планировала стать матерью так рано, но мне нечего скрывать, а тебе не за что на меня злиться.

— Я понимаю, — отвечаю абсолютно искренне, касаюсь ладонью её щеки, сухой и горячей. Алисия выпутывается из моих объятий, отстраняется, запрокидывая голову. её взгляд отражает целую бурю эмоций, переполняющих неподготовленное сердце, выплёскивающихся через край. её взгляд говорит, что она мне не верит, что я не могу понять.

— Меня пугает твое молчание, — тихо признается tatlim.

— Я не знаю, что сказать, — и это тоже правда, — Пока не знаю, — поправляю, пока она не напридумывала себе всякого. — Ты же не сегодня поняла, что беременна, так? — я не спрашиваю, ответ и так известен. Она хотела сказать мне еще неделю назад, когда я забрал её с работы. Она знала, что ждет ребенка, когда говорила с Каттаном.

Так, о чем же ты сожалеешь, tatlim?  

О том, что он мой…

Или о том, что он не его?

Эта мысль прошибает насквозь, обжигает горло горькой желчью, и невозможно определить какой из этих двух вариантов бьет сильнее.

Алиса закрывает глаза, пряча от меня ответы и бушующие эмоции, ресницы предательски дрожат, а я продолжаю трогать её губы, скулы, подбородок, провожу пальцами по шее, хрупким ключицам, ложбинке между упругими полушариями, опускаю ладонь на живот, ощущая напряжение брюшных мышц и теплый бархат кожи. Она вздрагивает всем телом и издает сдавленный толи вздох, толи всхлип, словно снова собираясь разрыдаться. Никакая ты не тигрица, tatlim. Котенок, маленький, перепуганный. Такая чувствительная хрупкая девочка. Хрустальная. Я научу тебя, ты никогда не разобьешься.

Сдвинувшись вниз, убираю ладонь и прижимаюсь все еще горящей от пощечины щекой к плоскому животу. Полной грудью вдыхаю аромат своей женщины, слушая грохот её сердца, ощущая нервную дрожь, сотрясающую стройное тело, её страх и сомнения, горечь обиды и боль. Я нежно глажу её бедра, перетянутые серебристыми нитями, и закрываю глаза, отключаю разум, всегда требующий доказательств и оснований, я выпускаю на волю основные инстинкты, животные, дикие, неподвластные логике. Они никогда не лгут, не ошибаются в самом главном. Я доверился им однажды, увидев в шатре Адама Саадата его дерзкую белокурую дочь, потребовавшую отдать её тигренка.

Еще тогда она нарушила все возможные правила, приковав к себе внимание каждого, кто находился внутри. Никто не смотрел на меня так прямо и открыто уже много лет. Ни тени почтения и раболепства в голубых смелых глазах. Непосредственное любопытство и шаловливый вызов. Маленькая девочка, обещающая стать потрясающей ослепительной женщиной. Мне хватило нескольких секунд, чтобы четко представить её через пять, десять, пятнадцать, тридцать лет, и осознать – хочу смотреть, как эти годы будут бежать мимо нас.