– Не знаю, товарищ майор, – тело Унгерна слегка дёрнуло плечами, словно пожимая ими, и я с трудом сохранил здравый рассудок. – Правда не знаю.

– Ты же самый умный человек на земле, давай же, напряги извилины! – прикрикнул я. Мне хотелось выспросить как можно больше, но верить сказанному или нет – вот в чём вопрос.

Мозг в банке, напичканный чёрт-те чем, к тому же контролируемый Разумом: кто разберёт, что реально, а что почудилось в химическом сне? Нельзя было точно сказать, кто со мной говорит. Может быть, тевтонец сейчас под контролем, и всё это – чья-то игра, цель которой направить меня по ложному пути и выиграть время для подготовки «Большого концерта».

– У меня есть лишь догадки, товарищ майор, а этого явно недостаточно. Я – не КГБшник, я не проводил никогда расследований, поэтому честь делать выводы оставлю вам, уж извините. Генерал Захаров, тот, который Вячеслав Сергеевич, командующий двести первой стрелковой дивизией в Нормандии. Потрясите его и вот эту вот… Даму. А я сказал всё, что мог, и, думаю, заслужил отдых. Мне больно. И с каждой секундой всё больнее.

Я выразительно посмотрел на Платонову. Она сжала зубы так, что заиграли желваки.

– Ты представляешь, куда вообще попал? – спросила она. – Я могу сказать тебе всё хоть сейчас, но как ты отсюда выберешься? – конструктор засмеялась. – Не думал? Маскировка сработала один раз, но твоя сержантская шинель не поможет выйти. Этот завод – крепость. Тут повсюду солдаты. И ты сам прекрасно понимаешь, что тебе не выбраться.

Да, я понимал. Тут она была совершенно права.

– Так что сдай оружие, и я могу гарантировать тебе жизнь и тёплую камеру. Либо, если согласишься нам помогать, будут совсем другие условия. У нас мало людей в Конторе, ты был бы чрезвычайно ценен.

Признаюсь, на мгновение я едва ей не поверил. Поддаться искушению, сдать оружие и стать осведомителем, надеясь вести свою игру? Заманчиво, даже очень. Но я знал слишком много. И если бы меня поставили на место Платоновой, то я предпочёл бы убрать такого неудобного человека, будь он хоть трижды ценен в качестве агента.

– Не хочу прерывать ваши шпионские игры, но отключите меня уже, будьте так любезны, – устало попросил Унгерн. – Там, в середине панели, под стеклом красная кнопка. На фоне железки, выкрашенной в чёрно-жёлтую полоску. И пусть конструктор введёт пароль.

Платонова громко рассмеялась.

– Конечно. Я с огромным удовольствием убью это.

– «Это»? – переспросил Унгерн и саркастично добавил: – Как грубо! Помнится, дорогая, ты говорила мне другие слова, более нежные.

– Какие бы ни говорила, любовь прошла, – она улыбнулась.

– Гадость, – прокомментировал Тильман. – Без помады ты выглядишь просто отвратительно, – он коротко хохотнул. – Всё! Я облегчил душу и готов отправляться к свету в конце туннеля. Увидимся в… Эм-м… Не знаю, куда вы, марксисты-материалисты, попадаете после смерти?

– Ага, – Платонова прикоснулась к запястью и хищно ухмыльнулась. – Обязательно, сладкий.

– Что ты?! – закричал Унгерн. – Нет!

Стеклянная дверь «шкафа» резко распахнулась, сбив меня с ног и обдав вонючей слизью. Тело Тильмана выскочило оттуда и, поскользнувшись в луже, тут же распласталось на полу. Мозг, свисавший на проводах и трубках, шмякнулся рядом вместе с гирляндой железяк, которые были в него вживлены. Одна из них отвалилась и укатилась под ближайший стол. Я перевёл взгляд: Платонова бежала к выходу, вызывая подмогу.

Унгерн, неуклюже шлёпая ладонями, поднялся на ноги и как-то по-обезьяньи кинулся на меня. Жуткое зрелище – блестящая от слизи кожа, скрюченные пальцы, застывшее мёртвое лицо и мозг, болтающийся внизу.

Я засучил ногами, стараясь отползти подальше от чудовища, и от неожиданности совсем забыл про обрез, вспомнив о нём, лишь когда Унгерн оказался совсем близко. Могучий удар выбил оружие у меня из рук, и оно улетело далеко-далеко: я не видел, а понял это по звуку, с которым падали на пол металлические предметы. Тело нависло надо мной, ухватило за глотку и принялось душить. Изо рта покалеченного лица текли слюни.

В глазах темнело от недостатка воздуха. Я хрипел от ужаса и паники, не знал, что делать, и был уже готов сдаться, но сумел-таки взять себя в руки. На то, чтобы понять слабое место Тильмана, ушло ровно полсекунды. Это было подобно озарению: я завёл руки Унгерну за спину, нащупал что-то мягкое и влажное, словно губка, запустил в это пальцы и резким движением разорвал напополам. Хакер ещё какое-то время сжимал моё горло, но спустя несколько бесконечно долгих мгновений обмяк и упал, придавив к полу. Первый вдох был мучителен, а от осознания только что совершённого я закричал – громко, безумно, срываясь на визг и молотя кулаками холодный гладкий пол, покрытый слизью.

После нескольких глубоких вдохов в голове прояснилось. Отбросив тело Унгерна, я неуклюже поднялся и посмотрел вдаль. Платонова оказалась шустрой: пригибаясь, добежала почти до самого выхода. Я выругался сквозь крепко сжатые зубы: очень скоро сюда ворвутся серьёзные ребята из охраны – и мне придётся худо. Решение пришло мгновенно: подобрав автомат и обрез, я во всю прыть помчался к «Швее», изо всех сил надеясь на то, что успею, но просчитался: из открытых ворот в лабораторию ворвался крик: «…ейте его! Сейчас же!»

Сапоги скользили и лязгали. Я передвигался большими прыжками, на ходу срывая с лица опостылевшую маску, и когда достиг, наконец, «Швеи», звуки выстрелов эхом пронеслись по лаборатории, а по броне забарабанили первые пули. Высунув автоматный ствол из укрытия, я оказал нападавшим ответную любезность: хотел заставить их пригнуться, но не получилось. Гвардейцы своё дело знали крепко и сами прижимали меня шквальным пулемётным огнём. На моих глазах пуля звякнула по лицу одной из женщин, сорвав кусок плоти и скальпа. В прорехе показался армированный металлический череп.

Я откинул лёгкий, словно игрушечный, боковой люк, залез внутрь, плюхнувшись на жёсткое сиденье мехвода, и задраил всё, что только можно. Затаив дыхание, взглянул на датчик топлива и радостно вскрикнул: бак не был пуст.

– Повоюем! – я демонически расхохотался, чувствуя себя героем какого-то старого боевика.

Подержав несколько секунд кнопку маслозакачиваюшего насоса и доведя давление до нужного уровня, я вдавил кнопку стартера. Двигатель взревел и чуть было снова не заглох, отчего мои внутренности скрутил спазмом страх.

– Дава-ай! Давай, родная, заводись! – умолял я, и, похоже, старая САУ послушалась: мотор заработал ровно и чисто. По броне стучали тяжёлые пули, и это было похоже на один из тех случаев, когда моя машина попадала под сильный град.

Положив ладони на рычаги, я потянул их на себя, и самоходка, дёрнувшись, лихо сорвалась с места, взрывая гусеницами идеально ровное и стерильно-белоснежное покрытие пола. Прятавшиеся за перевёрнутыми столами гвардейцы такого поворота событий явно не ждали и отступили: я смотрел в визор на их помеченные серым фигуры, разбегавшиеся от моей машины, и орал во весь голос: «Броня крепка, и танки наши быстры!»