— Лизи, — говорю я, — что случилось? Расскажи мне, пожалуйста.

— Вы не поймете, — бросает она, совсем как подросток, каковым она, собственно, и является.

— А ты попробуй, — как можно мягче говорю я.

— Ну да. Теперь вы начнете меня понимать. Все, что мне нужно. Хотя на самом деле я приехала в Европу как раз, чтобы этого избежать. Понимания других людей.

— О’кей, — говорю я. Но всего лишь, чтобы как-то поддержать разговор. Понятия не имею, что мне сказать.

— Вы не можете меня понять. Потому что вас никогда не обливали дерьмом. Жизнь не обливала.

Я не верю своим ушам, что она могла такое сказать. Ей удалось задеть меня, несмотря на мои добрые намерения.

— Ты забываешь, — говорю я, — что моя дочь — глубокий инвалид.

Я оказываюсь неготовой к тому яростному презрению, с каким она встречает мои слова:

— Ну да. И вам себя по этому поводу жутко жалко. Что ваша дочка неполноценная. Большое дело!

Я открываю уже рот, чтобы что-то возразить, но она снова продолжает говорить:

— По крайней мере, она вас любит. Как любит вас и он. Вы что-то брюзжите на свою мать, но, по крайней мере, она у вас есть.

Подростковый сарказм уже растаял, и сейчас она говорит, как обиженный маленький ребенок:

— А моя мама отдала меня в приют. Необходимости в этом не было. Но она сделала такой выбор. А теперь даже он считает, что я становлюсь обузой. Я знаю, что он так думает. Я вижу это по его глазам.

Я с удивлением понимаю: она не просто дурачится — она влюблена в него.

Вообще-то это можно понять. Раньше никто и никогда не был добр к ней.

— Он думает, что я просто ребенок, — продолжает она. — Он любит вас.

Она не плачет в обычном понимании этого слова: нет никаких рыданий и всхлипываний, просто по щекам ее тихо текут слезы. И, не успев подумать, я подаюсь вперед и делаю то, что, как теперь понимаю, мне давно хотелось сделать, помимо того, чтобы отшлепать ее. Я обнимаю ее и прижимаю к себе так крепко, как только могу.

— Не говорите ему. Пожалуйста. Я этого не перенесу, — говорит она.

— Конечно, не скажу. — Я действительно так решила: не вижу никакого смысла унижать ее. — О Господи! — говорю я. — Вот так дела.

***

Марта приезжает в Эг послеобеденным поездом. Я замечаю ее, когда она выходит из вагона, — выглядит очень стройной и лет на десять моложе меня. Я несколько недель с нетерпением ждала ее приезда. Но теперь я нервничаю. Раньше мы с ней рассказывали друг другу буквально все. И я знаю, что в этом мой шанс хотя бы частично вернуть ту близость, которую мы с ней утратили после рождения Фрейи.

Она смотрит на меня с укоризненным выражением на лице.

— Анна, я рада видеть, что ты жива. Честно говоря, я очень беспокоилась за тебя. Ты так редко отвечаешь на мои имейлы, а если и отвечаешь, то никогда ничего не рассказываешь.

— Ты пишешь о новостях городской жизни, — говорю я, начиная оправдываться, — а мне нечего сообщить тебе взамен, кроме как сколько грязных подгузников я успела поменять.

Она поджимает губы и обнимает меня, крепко обнимает. Но в этих объятиях я все еще чувствую упрек.

Чуть позже мы вместе укладываем Фрейю спать.

— А вот, крошка, подарок для тебя, — говорит Марта. — Я подумала, что это будет ей интересно, потому что она мало передвигается. Пристегни это на край кроватки.

Это коробочка, которая проецирует на потолок цветные картинки и при этом играет мелодию из мультика про Винни-Пуха. Там есть датчик движения, который сработает, когда Фрейя будет двигаться. Я ловлю себя на том, что почему-то сдерживаю подступившие слезы. Веселые кадры с изображением Винни-Пуха и его друзей, эта успокаивающая музыка относятся к миру нормальных детей, у которых впереди счастливое будущее. А здесь, в комнате Фрейи, они выглядят фальшиво и лицемерно.

— В чем дело? — спрашивает Марта.

Мы с ней всегда умели объяснить друг другу все что угодно.

— Ох, Марта, — вырывается у меня. — Просто… У меня такое чувство, что она не настоящий ребенок. Я обнимаю ее, погружаюсь в нее с головой, но где-то в глубине души чувствую, что это вроде как жульничество какое-то. Как будто я вовсе не настоящая мать, а все вокруг просто потворствуют моим странным фантазиям, выдавая желаемое за действительное. Как будто весь мир, за исключением меня одной, видит, что это… сплошное притворство. Как какая-то игрушка.

— Не говори глупости, — говорит она.

— Разумеется, — с горькой иронией говорю я, — мы предпочли бы модель, у которой бы ручки все хватали, как настоящие.

— Что бы ты там ни говорила, чтобы шокировать меня, я знаю, ты бы прикрыла грудью своего ребенка, чтобы защитить его, дойди дело до этого.

Я чувствую, как моя печаль растворяется в приступе злости. Такие всплески эмоций со мной по-прежнему случаются.

— Нет, ничего подобного! — почти кричу я. — Я не могу себе этого позволить. Я не могу любить Фрейю безусловно, потому что я не смею этого делать. Все, на что я способна… это любовь другого рода. Изо дня в день. Определенное количество любви, которое можно отдать ребенку, который не ведет себя как ребенок и которого в любой момент могут забрать.

На ужин я готовлю travers de porc aux navets noirs de Pardailhan[77] по рецепту из тетрадки Розы. Никто этого не ест. Меня мутит. Тобиас не голоден. Лизи, похоже, вообще перестала есть. Марта ушла спать пораньше, сославшись на головную боль.

Оставшись в своей комнате одна, я смотрю на себя в зеркало. После того, как я родила Фрейю, к концу дня обычно тело у меня отекает, и сегодня мой живот выглядит громадным.

Раздается легкий стук, и дверь открывается.

— Я думала над тем, что ты мне сказала, — говорит Марта. — Я не могу делать вид, что понимаю, каково это было для тебя. Мне не следовало обижаться.

Это как оливковая ветвь, предложение примирения. Не знаю, почему я не могу принять его с изящной готовностью. Вместо этого я натянуто улыбаюсь нашему с ней отражению в зеркале.

— Какая ирония в том, чтобы постоянно выглядеть беременной, — говорю я.

— А ты проверялась, делала тест? — спрашивает она.

— О, не говори глупости.

— Ну а задержка-то есть?

— Пара недель. Я не следила.

— А контрацептивами пользовалась?

— Нет.

— Тогда сделай тест.

Чувствуя себя довольно глупо, я нахожу тест на беременность, который остался у меня с тех времен, когда я надеялась на рождение Фрейи, и уношу его с собой в ванную комнату. А потом пораженно наблюдаю за тем, как к первой голубой полоске присоединяется вторая…