была «хорошей идеей, которую я запорол»11, а «Глотнуть воздуха» – «ерундой». Оруэлл утверждал, что каждая книга, точно так же, как и каждая революция, – это поражение, и писал, что «любая жизнь, если посмотреть на нее изнутри, представляет собой ряд поражений»12. В своей записной книжке, которую он вел в больнице, он писал о двадцати потерянных годах и невыполненных обещаниях. Когда Оруэлл был очень занят (что случалось чаще всего), он постоянно переживал о том, что его энергии и таланта не хватит, о том, что «я ленюсь, не успеваю по срокам сдать работу и в целом произвожу крайне мало»13. Ему казалось, что жизнь писателя – это сплошные волнения. В реальности никто никогда (за исключением голоса в его собственной голове) не считал Оруэлла неудачником, но, с другой стороны, если бы этого голоса не было, он бы сделал гораздо меньше.

Все три года работы над романом Оруэлл пребывал в ужасном физическом состоянии, так что совершенно неудивительно, что роман мог бы получиться и получше. В издательстве Secker & Warburg редактор Роджер Сенхаус вычитал текст романа и нашел только один недочет – некоторую запутанность в том, когда именно арестовали Уинстона. Оруэлл признался Джулиану Саймонсу в том, что его сцена с комнатой 101 была «детской»14. Действительно, эта сцена чем-то напоминает произведения Монтегю Родс Джеймс и Аллана По, то есть писателей, которые очень нравились Оруэллу в детстве. Роман, может быть, и не идеален, но в нем нет никаких серьезных ошибок, объяснить которые можно было бы плохим самочувствием или тем, что писатель торопился. Пессимизм романа не утомительный, а энергичный и интенсивный.

Рукопись сразила Варбурга наповал. Он получил отзывы о книге от человека, которому дал роман для прочтения на пробу, чтобы понять, как лучше продвигать книгу на рынке. Читатель был в шоке: «Это одна из самых страшных книг, которые я читал… Оруэлл не оставляет никакой надежды, даже самого минимального проблеска. Эта книга – 100-процентный пессимизм, разве что за исключением мысли о том, что если человечество смогло придумать “1984”, то оно, возможно, сможет его и избежать»15. Первый читатель романа, как и сам Варбург, допустил в трактовке романа несколько ошибок, которые позднее допускали и другие. Одной из этих ошибок было предположение о том, что Оруэлл разуверился в социализме. Вторая ошибка – объяснение пессимизма романа тем, что его автор был болен: «Я считаю, что подобную книгу мог написать только человек, который хотя бы на время, но потерял надежду»16. Несмотря на это, Варбург был очень позитивно настроен по поводу книги. С ним полностью был согласен его коллега по книжному бизнесу Давид Фаррер, писавший: «Оруэллу удалось сделать то, что Уэллс так и не смог сделать: создать фантастический мир настолько реальным, что читателя ангажирует судьба его героев»17. Фаррер был уверен в том, что роман станет бестселлером, и если издательство не сможет продать по крайне мере пятнадцать тысяч экземпляров, то всех их «надо будет расстрелять».

В издательстве Secker & Warburg не теряли времени. Еще до отъезда с острова Оруэлл отверг написанный Сенхаусом текст на заднюю обложку романа, по которому выходило, что книга является «романом-триллером с элементами любовной истории»18, а не серьезной попыткой «пародировать интеллектуальные последствия тоталитаризма». К счастью, переписывать что-либо в тексте романа не было необходимости, да Оруэлл и не смог бы этого сделать по состоянию здоровья. В феврале и марте ему прислали сигнальное издание романа, и писатель составил список друзей и тех, кому бы он хотел отправить первые экземпляры. Среди этих людей были Олдос Хаксли и Генри Миллер. Писатель предложил издателю попросить Бертрана Рассела написать текст на заднюю обложку, что Рассел в конце концов и сделал. Оруэлл вряд ли одобрил бы идею американского издателя книги, который попросил написать текст на заднюю обложку директора ФБР Джона Эдгара Гувера. В письме Гуверу от издательства было написано так: «Мы надеемся на то, что вы поможете читателям обратить внимание на этот роман, что может способствовать делу борьбы с тоталитаризмом»19. Гувер, понятное дело, отказался от этой чести и вместо этого незамедлительно приказал завести на Оруэлла досье.

Оруэлл боролся со всеми попытками изменить что-либо в тексте книги20. Он наотрез отказал американскому издательству Book-of-the-Month-Club печатать текст без послесловия о новоязе и книги Голдстейна, хотя Варбург предупреждал писателя, что они могут потерять 40 000 фунтов общей суммы продаж книги21. Все те, кто считал, что эти эссеистские части книги не имеют большого значения, не понимали цели, которую ставил перед собой писатель. Люди стремились неправильно толковать роман «Тысяча девятьсот восемьдесят четвертый» еще до того, как он появился в продаже.

Расположенный в Котсуолд-Хиллс частный санаторий Кранхам был гораздо более привилегированным заведением, чем санаторий, в котором писатель лежал до этого. Оруэлл жил в отдельном доме, и самым главным неудобством были не звуки включенного радио, а бессмысленное блеянье пациентов из высших классов общества, заселявших соседние домики. «Неудивительно, что нас так сильно ненавидят»22. Оруэлл очень скучал по сыну – боясь заразить его туберкулезом, он сознательно мало с ним виделся. Постепенно он начал понимать, что состояние его здоровья не поправится настолько, чтобы он мог следующим летом отправиться на остров Джура. Но еще надеялся на то, что проживет от пяти до десяти лет, и попросил Варбурга найти ему врача, чтобы узнать «второе мнение» о том, сколько лет ему осталось. «Я не собираюсь отдавать концы. Отнюдь, у меня есть масса причин, по которым мне хочется жить»23.

Знакомый Варбуга доктор Эндрю Морланд сказал, что если Оруэлл хочет жить, то ему придется сделать перерыв в работе по крайней мере на целый год. Это было печальное известие для такого трудолюбивого писателя, как Оруэлл, которого в перспективе ждало только чтение, решение кроссвордов и написание писем, в которых он мог бы шутить, сплетничать и анализировать политическую ситуацию за неимением возможности выражать свои мысли в книгах и СМИ. Карьера Оруэлла в качестве фриланс-журналиста закончилась написанием короткой рецензии на автобиографию Черчилля и Диккенса. В последней рецензии он упомянул о теории, согласно которой Диккенса настолько «утомило его последнее неудачное лекционное турне»24, что тот, в конечном счете, совершил самоубийство, завалив себя непомерной работой. Да, видимо, Оруэлл так и не смог писать о Диккенсе, не описывая при этом самого себя.

Он с надеждой смотрел в будущее. Он составил новое завещание. Размышлял над тем, что ему придется проводить зимы где-нибудь у моря, вроде