могло бы произойти, если бы ситуацию объяснили подробнее»113. Оруэлл негодовал по поводу враждебного отношения населения к польским и еврейским беженцам и писал: «Крайне маловероятно, что мы сможем решить свои проблемы без увеличения количества мигрантов из Европы»[49]114. Он все еще надеялся на лучшее, считая успешное правительство демократических социалистов лучшим противоядием против сталинизма.

Одним из последних важных эссе Оруэлла стала работа «Размышления о Ганди». В эссе он пытался оценить человека, которого убили в том же году, всего через несколько месяцев после того, как Индия получила независимость, для достижения которой Ганди сделал так много. Оруэлл восхищался смелостью, открытостью и честностью Ганди, но его отталкивала любая религиозность и наложенные Ганди самим на себя запреты. Для Оруэлла жизнь без секса, алкоголя и табака не стоила того, чтобы жить. Кто горит желанием стать святым? Он писал: «Смысл человеческой жизни не в том, чтобы быть идеальным. Не стоит становиться настолько аскетичным, что это начинает мешать дружеской беседе. В противном случае надо быть готовым быть в конце концов раздавленным жизнью, что является неизбежной ценой за то, что ты навязываешь свою любовь другим независимым людям»116. Можно сказать, что в этих словах заключено жизненное кредо Оруэлла.

Угробил ли Оруэлл свое здоровье без нужды из-за того, что ему не смогли найти машинистку? Именно так считал Фредерик Варбург117. Когда Оруэлл в ноябре закончил роман, то попросил своего издателя найти машинистку, которая приедет на Джуру и перепечатает рукопись, в которой было так много исправлений, что, как считал Оруэлл, без его собственного присутствия никто ничего не разберет. Но к тому времени Кристин вернулась на Восток, и издатель не смог быстро найти другую машинистку. Оруэллу не терпелось побыстрее все закончить, и он начал печатать текст сам, набивая приблизительно четыре тысячи слов в день, работая без выходных. Он сидел в кровати и печатал, сколько было сил, между приступами кашля и с повышенной температурой. В первую неделю декабря он напечатал последние строки, спустился на первый этаж дома, выпил с Авриль и Биллом последнюю бутылку вина и рухнул в кровать.

2 января 1949 года Оруэлл в последний раз в жизни покинул ферму Барнхилл и отправился в санаторий Котсворд в городе Кранхам в графстве Глостершир. Ему не хотелось уезжать, и он мрачно признался Астору: «Все здесь полно жизни, кроме меня»118.

9

Часы пробили тринадцать. Оруэлл 1949–1950

Моя новая книга – утопия в форме романа. Я ее кое-как кривенько слепил, частично из-за того, что был очень болен, когда ее писал, но думаю, что некоторые идеи в книге тебя заинтересуют. Мы еще точно не выбрали название, но мне кажется, что роман будет называться «Тысяча девятьсот восемьдесят четвертый»1.

Джордж Оруэлл, письмо Джулиану Саймонсу, 4 февраля 1949

Так почему же 1984?

Существует популярная теория (настолько популярная, что многие даже и не осознают, что это всего лишь теория), заключающаяся в том, что название романа является инверсией 1948 года. Не будем забывать, что у теории нет подтверждений. Впервые это предположение высказал американский издатель Оруэлла, и оно кажется слишком милым и ограниченным – как слишком простая, плоская и односторонняя шутка. Ученые выдвинули другие предположения. Эйлин написала на столетнюю годовщину основания своей школы стихотворение под названием «Конец века: 1984»2. Действие написанной в 1904-м политической сатиры Г. К. Честертона «Наполеон Ноттингхилльский», в которой автор смеется над искусством предсказаний, начинается в 1984 году. Этот год также является важной датой в романе «Железная пята». Но все это всего лишь догадки, которые и остаются догадками даже после прочтения всех черновых вариантов романа, которого Оруэлл все еще называл «Последний человек в Европе». Сперва он написал 1980, потом 1982, и только после этого появилось число 1984. Так что одна из самых значимых в литературе дат была введена в роман на самой последней стадии.

Важно, что Оруэлл хотел написать о не особо далеком будущем. Действие многих утопий начинается по крайней мере спустя сто лет после их написания или же в течение буквально нескольких лет. 1984 год не так уж сильно удален от 1949-го, но при этом удален достаточно для того, чтобы описываемые в нем события в принципе могли свершиться. Оруэлл выбрал год и место действия Лондон для того, чтобы показать, что все, о чем он пишет, может случиться, и случиться достаточно скоро. В начале романа мы узнаем, что Уинстону тридцать девять лет, следовательно, он родился в 1944-м или в 1945-м и является практически одного возраста с Ричардом Блэром. Вполне возможно, что Оруэлл хотел изобразить мир, в котором его сын будет человеком средних лет. За тридцать пять лет может многое произойти. За тридцать пять лет до выхода романа в свет стояло чудесное лето 1914 года. Франц Фердинанд был жив, самому Оруэллу вскоре должно было исполниться одиннадцать лет, а концентрационные лагеря и атомная бомба были научной фантастикой.

Но на самом деле действие романа может вполне и не происходить в 1984 году. Когда Уинстон начинает вести дневник, то понимает, что совершенно не уверен в том, какой год, потому что «сейчас невозможно точно определить дату в рамках одного или двух лет»3. Поэтому первая строчка дневника Уинстона уже может содержать неправильную информацию. Оруэлл говорит читателю, что в этой книге никому и ничему нельзя верить, включая календарь.

В течение нескольких месяцев, предшествующих публикации романа, в разговорах и переписке с друзьям Оруэлл упорно пытался принизить значение романа. В письмах он называл его «чертовой книгой»4, «ужасной книгой»5 или «хорошей идеей, потраченной впустую»6. Он писал Варбургу: «Я недоволен книгой, но при этом нельзя сказать, что совершенно разочарован… Мне кажется, что задумка хорошая, но я мог бы написать ее лучше, если бы не был болен ТБ»7.

Оруэлл переживал по поводу того, что из-за болезни не может зарабатывать (он называл свой туберкулез «дорогим хобби»8), и думал, что новый роман заработает в районе 500 фунтов – «мне не кажется, что у этой книги будут большие продажи»[50]9.

Так насколько серьезно мы можем воспринимать слова Оруэлла о том, что он «кривенько слепил» свой роман? Он всегда сознательно недооценивал свои произведения, частично из скромности, нежелания настраиваться излишне позитивно, а частично из-за того, что он действительно сомневался в своих способностях. От «Бирманских дней» ему «хотелось блевать»10, «Дочь священника»