8

Свадебное платье, сшитое руками матери, гляделось на Ольге удивительно хорошо. Она кружилась перед зеркалом, а мать смотрела на нее с улыбкой:

– Картинка! А ты говорила: в городе купить. Они там, мне рассказывали, все ношеные. Невесты покупают, а через неделю тайком сдают, продавцы ярлык вешают, как на новое, и опять в продажу... Ты, кстати, когда Ивану писала-то?

– Это почему же кстати?

– Ну, некстати.

– Именно, что некстати. Еще весной все написала.

– А он чего?

Ольга удивилась:

– Я же сто раз говорила!

– Ну, память дырявая, убить меня теперь? Забыла, ей-богу!

– Там и помнить нечего. Написал, что остается служить по контракту. Очень хорошо написал. Спокойно так. Я даже удивилась.

Мать вздохнула:

– Это они умеют. Такой вид на себя напустят! Отец твой тоже был тихий-тихий, прямо шелковый.

– Он и сейчас негромкий. Нет, а ты чего спросила-то? – Ольга отвела глаза от зеркала и пристально посмотрела на мать. И догадалась: – Приехал? Приехал, да?

– Нет, – ответила мать с неохотой. – Завтра должен... Карабееву встретила, она сказала. Тебя, конечно, грязью попачкала.

– За что?

– Да ни за что, со злости, что ты ее дураку не досталась.

– Она не злая вроде. И он не дурак, а просто... Просто Андрей лучше оказался, вот и все.

– Еще бы не лучше! – воскликнула мать. – У Андрея и голова, и характер! Золотой парень, я всегда говорила!.. И ведь моя правда оказалась? Моя?

Ольга, не ответив, начала стаскивать с себя платье.

– Порвешь! – испугалась мать и стала помогать ей. Переодевшись, Ольга вышла в сад.

Там, за столиком под яблоней, отец ее угощался с Дугановым и рассказывал о своей дочери, удивляясь тому, как быстро она выросла.

– Помню, она вот такая вот была... с тубареточку всего! – показал Савичев рукой. – А я лежу... Встать не получается... А она подошла, за руку тянет... Папа, вставай, говорит! Папа, вставай! Вот как понимала отца! Ты выпей, выпей!

Дуганов вежливо отказался:

– Спасибо, некогда. Я нож хотел для рубанка. У меня один был, и тот заржавел весь.

Но Савичеву неинтересно было говорить о практических вещах, ему хотелось восторгаться удивительности жизни.

– Я, ты знаешь, прямо иногда понять не могу!

– Чего это?

– Ну, как же! Только вчера она была вот такусенькая! Глазом моргнул – и замуж выходит! Или ты, например. Вчера был начальник, а сегодня никто. Вот что время делает!

Дуганов не согласился:

– Почему же никто? Я человек, как и был.

– Человек? – не поверил Савичев.

– Человек! – с достоинством подтвердил Дуганов. Савичев наставил на него палец и задал коварный вопрос:

– А если ты человек, почему тогда со мной не пьешь?

Если бы Дуганов родился и вырос не в Анисовке, он удивился бы постановке вопроса. Но как коренной анисовский он, напротив, не только понял вопрос, но и принял справедливость заложенной в нем укоризны. И сказал:

– Могу и выпить!

И в самом деле выпил тут же налитый Савичевым стакан.

– Вот! – удовлетворенно кивнул Савичев. – Теперь человек!

А Дуганов, закусывая, решил оправдаться:

– Ты говоришь: начальником был. Не был я начальником. То есть был, но в чем суть? Я верил и надеялся. В людей и в будущее. А теперь?

Савичев взялся защитить людей и будущее:

– А вот Ольга моя и Андрей Микишин поженятся, заведут детей, всё тебе будет – и будущее, и люди в нем!

– Завести и тараканов можно, – ответил Дуганов, вспоминая опыт партийной риторики. – Но ради чего? Ради какого высшего социального смысла?

Савичев помрачнел:

– Вот ты как? Тебе мои внуки – все равно что тараканы? А ты зачем вообще пришел сюда, а?

– Как зачем? Я же говорю, это... Тьфу ты, вылетело... Налей-ка лучше. За твоих внуков.

– Это разговор! – просветлел Савичев.

Ольга хотела было подойти к отцу, но передумала. Ушла на улицу. И тут же Савичева, следившая за ней из окна дома, вышла и направилась к мужу.

– Пьешь тут, – сказала она, – а между прочим, Иван Карабеев из армии приходит.

Реакция Савичева была не такой, какую она ждала.

– Ванька? Молодец! Душевный парень! – закричал Савичев, поднимая стакан. – Слышь, Дуганов, он ведь спас меня фактически! Упал я зимой в овраг у клуба. После работы устал очень, а ветер еще... Ну, и упал, ушибся. И он меня вытащил. Если б не он – замерз бы. Не выдавал бы я дочку замуж. Лежал бы сейчас в могилке, – всхлипнул Савичев. – А Олечка пришла бы с цветочками... Встала бы надо мной: папа, папа, я замуж выхожу... А папа хочет встать, а не может! Земля давит!

– Ну, понес! – с досадой сказала Савичева. – Душевный парень! Вот придет твой душевный и такую душевность нам устроит!

9

– Ничего он не устроит! – ответил Андрей на опасения Ольги, которые она ему высказала, не заходя к Микишиным, а поманив Андрея к забору – она почему-то стеснялась войти во двор, где готовился свадебный стол.

– Ну да, не устроит. Напьется, наскандалит. Это еще в лучшем случае.

– А в худшем что? – усмехнулся Андрей.

– От него чего хочешь ждать можно!

– Что ж, подождем...

Ольга внимательно посмотрела на Андрея.

– Ты чего там себе думаешь? Ты смотри, не связывайся с ним.

– Будет нарываться – свяжусь.

– Вот, я так и думала! Ты такой же сумасшедший!

– Прямо такой же? – улыбнулся Андрей. Ольга не выдержала и тоже улыбнулась:

– Нет, конечно. Ты нормальный, умный. А он же бешеный, вот чего я боюсь.

10

– Он прямо бешеный был, – охотно рассказывала Синицына Кравцову, когда он пришел к ней как к самому надежному источнику информации. И то, что он слышал, заставило его отнестись серьезно к проблеме, которая сперва показалась ему надуманной.

– Он такой был – ему слова не скажи! – продолжала Синицына. – Один у матери рос – может, из-за этого сильно обидчивый получился. Дуганов ему один раз замечание сделал, так он ему камнями все стекла побил. Дуганов чуть в суд не подал, еле мать отговорила. Или в Буклеевку он поехал с Володькой Стасовым, ну, там, конечно, на них не обрадовались, чего-то такое сказали, врать не буду, не знаю, ну, может, и стукнули пару раз, но если ты умный, ты сообрази: тебя в чужое село не звали! Так Ванька цепь здоровущую схватил, железную такую, и как начал их гонять! Двух зашиб по ногам, а третьему башку проломил! В больнице тот лежал, в Полынске, родители тоже в суд собирались, Лида еле упросила их, телушку им отдала и кабанчика, помирились. Хотя Ваньке, конечно, буклеевские все-таки бока намяли вскорости, кровью кашлял наш Ваня. Кашлял, кашлял, а потом схватил ружье, дедовское еще, старое, схватил и побежал в Буклеевку, представляешь ты? Хорошо, его мужики перехватили наши, Микишин и Куропатов, с разговором подошли, а потом обманули, повалили и связали, а он кричит: «Всех перестреляю!» Так и лежал дома связанный дня два, пока не успокоился.