– Ружье конфисковали?

– С какой стати? Нет, не сразу отдали, конечно, через недельку. Слава богу, не успел убить никого. Потом, правда, Кублаков, бывший участковый, спохватился, пришел за ружьем, а Ванька сказал, что мать в омут бросила.

– Соврал, наверно?

– Да конечно соврал!

И много еще чего рассказала Синицына про Ивана Карабеева, и все нелестное.

– Но вот Ольга-то Савичева, говорят, любила его? – спросил Кравцов.

– Это да. Мы ведь, женщины, кто? Мы ведь дуры, когда молодые – особенно! Он высокий, глаза у него синие, красивые, ну, и давай мне его, а в душу и совесть ему заглянуть некогда! Она надеялась: женится – в себя войдет. Будто бы сама прямо и сказала: женись, Ваня, на мне. А ему в армию уже идти. И тут ему друзья-то в уши насвистели, тот же Вовка Стасов и дру-гие: Ваня, говорят, не чумись, не смеши людей, кто женится перед армией? Тебе месяц остался, ты уйдешь, а она будет тут, как это тебе сказать... – Синицына замялась. – Ну, раздразненная, что ли... В том смысле, что...

– Я понимаю, – помог ей Кравцов. – Значит, он испугался, что она ему изменит?

– Но ведь оно же так и вышло! – безоговорочно осудила Зоя Павловна.

– Почему? Любила одного, полюбила другого. Бывает.

– А это не измена, что ли? Меня бы мой Константин, покойник, убил бы за такие дела. Просто убил бы сразу – и все. Очень человек был строгий и правильный!

– Ну, это, наверно, после свадьбы?

– И до свадьбы убил бы. Очень ненавидел всякое... Как бы сказать... Ну, предательство ведь, если прямо-то, да?

– Не знаю. Ружье меня беспокоит, вот что.

11

Ружье беспокоило не только Кравцова. Лидия Карабеева не раз уж обыскивала и дом, и чердак, и все, что во дворе, надеясь отыскать ружье, но тщетно. Нашла только пустую коробку из-под патронов.

А потом бросила поиски: стемнело уже.

Ночью все село спало как-то тревожно.

Ольга поворачивалась на один бок, и сердце омывало радостью: завтра свадьба. Поворачивалась на другой, и сердце замирало тревогой: завтра Иван приезжает...

Андрей тоже думал о возможной стычке с Иваном. Оправдывал себя: он к Ольге не подкатывался, она сама дала понять. Представлял, что Иван скажет, как себя поведет. Андрей, само собой, сумеет ответить и словом, и делом. Возникали, как в детстве, героические картинки с перестрелкой и обязательной победой.

Наташа, доплакавшись до головной боли, лежала с мокрым полотенцем на лбу и решала, что лучше: взять ли самодельный финский нож, который ее отец когда-то у кого-то конфисковал, прийти на свадьбу и, когда крикнут первый раз «Горько!», ударить себя в грудь или этим же ножом ударить сначала Ольгу, потом Андрея, а потом уж себя? Или заранее принести и спрятать в кустах у двора Микишиных отцовскую охотничью двустволку с тем, чтобы в момент крика «Горько!» наставить на жениха с невестой, сказать гордо: «За мою исковерканную любовь!» – и застрелить их из двух стволов? Но в этом варианте плохо то, что не дадут в ружье еще патрон вставить, чтобы и себя убить, а жить она после этого не хочет – и уж тем более в тюрьме сидеть. А может, не убивать никого? Прийти на свадьбу, сесть напротив Андрея и смеяться – так, чтобы он понял, что она ничуть не жалеет. А вот Андрей, увидев, какая она молодая и красивая, если сравнить с Ольгой, пожалеет, и даже очень. Он будет на нее смотреть, а она даже не взглянет. Она будет обниматься... например, с Вадиком! Да, Вадик за Ниной ухаживает, но на это наплевать. Все подлости делают, почему ей нельзя? Она будет с Вадиком даже целоваться. А потом пойдет к реке. Да. Она пойдет к реке одна, а Андрей будет караулить ее там.

«Куда идешь?»

«К реке».

«Зачем?»

«Не твое дело!»

«Тут круто и глубоко!»

«Очень хорошо! Мне это и надо!»

«Опомнись, Наташенька! Ты же знаешь, я тебя люблю!»

«Ха-ха-ха! Отойди! Я теперь никому не верю!»

«Наташенька! – начнет он обнимать ее и целовать в губы, в шею, в плечи. – Что сделать, скажи?»

«Уедем сейчас же!»

«А как же она?»

«Выбирай! Или я – или она! Третьего не дано!»

«Ты!»

И он потихоньку берет отцовскую машину, и они едут, и вот уже город, какой-то дом, он вводит ее в огромную квартиру, везде цветы, ковры, люстры, посредине бассейн с голубой водой, он берет ее на руки, несет и говорит, что на самом деле он не Андрей Микишин, а молодой наследник богатого миллиардера... и кладет ее на шелковую постель... и с нее ниспадает бархатное черное платье... и он покрывает поцелуями ее тело...

Наташа обнимала руками подушку, голова горела нестерпимо...

Плохо, хоть и намаялись, спали будущие сватьи Татьяна Савичева и Шура Микишина. Что-то будет, господи, что-то будет...

Зато Микишин и Савичев, в силу мужского легкомыслия, спали крепко и спокойно.

Лидия Карабеева вспоминала свою жизнь и гадала, как всё завтра повернется: поблагодарит ли она судьбу за то, что родилась на этот свет и родила сына, или проклянет ее...

Хали-Гали бродил по окрестностям Анисовки. Стоял у реки, надеясь, что появится диковинный сом, ходил к пещерам, надеясь встретить Дикого Монаха, хотя и знал: сом и Монах появляются только тогда, когда никто не ожидает.

Камиказа – и та спала тревожно. Как и прочие собаки Анисовки, она знала, что во дворе Микишиных завтра праздник. Признаки известны: несколько дней подряд в одном месте жарят, варят и парят, сносят со всего села посуду, сколачивают столы и лавки. Завтра собак никто не будет гонять, наоборот, раздобревшие люди начнут кидать замечательные объедки. Следовательно, соберется все собачье население Анисовки. Следовательно, будет там страшный и странный пес Цезарь. И это самый лучший момент для решающего и настоящего знакомства. Ах, скорее бы утро...

12

Утро. На шоссе останавливается автобус, из него выходит Иван Карабеев. Плечи широкие, глаза синие, берет голубой. Везде значки, лампасы и аксельбанты. Такому красавцу надо бы по центральной улице идти – и женщины заахают умиленно, и дети сбегутся в восторге, и мужики будут крякать удовлетворенно: наш брат идет, воин!

Но воин почему-то не захотел славы.

Иван пошел к дому не по улице, а окольно, через овраг, лес и огород.

Его никто не видел. То есть совсем никто. Абсолютно.

Но совершенно достоверно известно, что когда Лидия Карабеева охнула и прижала руки к груди, увидев стоящего в двери сына, в тот же самый момент, у общего колодца между дворами, встретились Желтякова и старуха Акупация.

– Слыхала? – спросила Желтякова, живо радуясь новости. – Иван приехал!

– Да знаю уже! – махнула рукой Акупация.