Только один раз их долгое одиночество было нарушено. Из дома вышла женщина и, понурив голову, начала расхаживать взад и вперед перед дверью. Она была высокой и стройной, но ее лицо скрывал монашеский плат. Однако согбенные плечи и медлительные шаги говорили о неизбывной тоске. Внезапно она простерла руки к небу, словно давно отчаялась найти помощь у людей. Затем медленно вернулась в дом. Минуту спустя дверь распахнулась, оттуда, спотыкаясь, вывалилась растрепанная ватага, и ночная тишина огласилась дикими воплями. Взявшись под руки и заведя хором песню, они прошли мимо торфяной канавы, и голоса их начали один за другим замирать внутри их жилищ.

— Вперед, Сэмкин, вперед! — воскликнул Саймон и, выпрыгнув из их убежища, метнулся к двери.

Ее еще не заперли. Товарищи ворвались внутрь, и Саймон задвинул засовы, чтобы им никто не помешал.

Перед собой они увидели стол, заставленный кувшинами и кубками. Его освещали факелы, дымно угасавшие в железных скобах. За дальним концом в одиночестве сидел, опустив лицо на руки, дюжий мужчина, видимо пьяный. Но когда засовы заскрипели и залязгали, он поднял голову и сердито огляделся. Голова была крупной, всклокоченные рыжие волосы напоминали львиную гриву, густая спутанная борода обрамляла широкое злобное лицо, опухшее от пьянства, запятнанное всеми пороками. Он было расхохотался, решив, что двое его собутыльников вернулись допить кувшин, потом выпучил глаза и провел по ним рукой, словно отгоняя сонное видение.

— Mon Dieu![19]— воскликнул он. — Кто вы и откуда взялись здесь в такой час ночи? Разве так являются перед нашей королевской особой?

Саймон обошел стол с одной стороны, Эйлуорд с другой. Когда они приблизились к королю, Саймон схватил факел и осветил свое лицо. При виде этих угрюмых черт король вскочил на ноги и попятился с испуганным криком:

— Le diable noir![20]Саймон англичанин! Зачем ты здесь? Саймон положил ладонь на его плечо.

— Садись! — сказал он, насильно усаживая короля в кресло. — А ты, Эйлуорд, сядь по ту его руку. Веселая мы компания, верно? Сколько раз я прислуживал за этим столом и не чаял выпить за ним. Налей-ка себе, Сэмкин, и передай кувшин.

Король переводил взгляд с одного на другого, и в его налитых кровью глазах рос ужас.

— Чего тебе надо? — спросил он. — Или ты ополоумел, что пробрался сюда? Стоит мне позвать, и вас свяжут по рукам и ногам.

— Нет, приятель. Уж мне ли не знать твоих порядков? Ни одному слуге не дозволяется спать под твоей крышей, а то как бы он ночью не перерезал тебе глотку. Кричи сколько твоей душе угодно. А я приплыл сюда из Англии на одном из тех кораблей, что стоят у Ла Бреку, вот и подумал, не навестить ли тебя.

— Ну что же, Саймон, счастлив тебя видеть, — сказал король, ежась под гневным взглядом воина. — Мы ведь были с тобой добрыми друзьями, а? И, помнится, ничего дурного ты от меня не терпел. Когда ты вплавь добрался до левантийского судна и вернулся к себе в Англию, никто не был так сердечно рад, как я.

— Сбрось я свой дублет, то показал бы тебе знаки твоей сердечной дружбы, — ответил Саймон. — На моей спине они столь же ясны, как и в моей памяти. Вон, грязный пес, на той стене кольца, к которым ты привязывал меня за руки, а на половицах пятна моей крови! Или это не так, король мясников?

Вождь пиратов побледнел еще больше.

— Ну может; жизнь тут была и не совсем сладкой, Саймон. Но коли я тебя чем-то обидел, так готов возместить. Чего ты хочешь?

— Хочу я только одного и за этим пришел сюда. Отдай мне заклад, который проиграл.

— О чем ты говоришь, Саймон? Я не помню, чтобы мы с тобой бились об заклад.

— Так я тебе напомню, а потом возьму, что мне причитается. Ты частенько клялся, что сломишь меня. «Клянусь головой, ты еще поползаешь у меня в ногах!» — орал ты. И еще: «Ставлю голову об заклад, я выбью из тебя дурь!» Да, да, ты это сто раз повторял. А я про себя поклялся, что не бывать по-твоему. Ну, пес, ты проиграл, и я пришел получить заклад.

Он выхватил из ножен тяжелый меч, но король с воплем отчаяния обхватил его обеими руками, и они вместе свалились под стол. Послышалась возня, словно сцепились две собаки, раздался истошный визг. У Эйлуорда побелело лицо, а по спине побежали мурашки. Он еще не привык к кровопролитиям, и подобная расправа была ему не по нутру. Саймон поднялся на ноги и сунул что-то в сумку.

— Пошли, Сэмкин! Свое дело мы сделали.

— Клянусь рукоятью! Знай я, какое это дело, так еще подумал бы, идти ли мне с тобой, — сказал лучник. — Или ты не мог дать ему меч и покончить с ним в честном поединке?

— Нет, Сэмкин! Помни ты, что помню я, так тоже не захотел бы, чтобы он умер как человек. Собаке собачья смерть. Пока я был у него в руках, он со мной по-честному не поступал. Так почему мне было его щадить?.. Пресвятая дева, это еще кто?

В глубине комнаты стояла женщина. Позади нее была открыта внутренняя дверь. По высокому росту оба товарища узнали ту, которую видели перед домом. Лицо ее, когда-то красивое, было бледным и изнуренным, безумные темные глаза стали тусклыми от безнадежного ужаса и отчаяния. Она медленно направилась к столу, глядя не на англичан, а на обезображенный труп под ним. Удостоверившись, что глаза не обманули ее, она разразилась громким смехом и захлопала в ладоши.

— Кто посмеет сказать, что Бога нет? — вскричала она. — Кто посмеет сказать, что молитвы бессильны? Великий герой, великий храбрец, дозволь мне поцеловать твою руку!

— Нет, нет, отойди! Ну, коли уж тебе так хочется, целуй эту, она чистая.

— Но мне нужна другая, красная от его крови! О, дивная ночь, когда я увлажнила ею губы! Теперь я могу умереть спокойно.

— Нам пора, Эйлуорд, — сказал Саймон. — Через час рассветет. А днем даже крысе не прошмыгнуть по острову незаметно. Идем же!

Но Эйлуорд остановился перед женщиной.

— Идем с нами, прекрасная дама, — сказал он. — С острова мы тебя увезем, а хуже ведь места быть не может.

— Нет, — ответила она. — Даже небесные святые помочь мне не в силах, пока Господь меня не приберет. Нигде в мире для меня места нет, а в тот день, когда они меня схватили, все мои близкие были убиты. Оставьте меня, смелые воины, я сама о себе позабочусь. Уже восток посерел, а вас ждет черная судьба, если вас схватят. Идите, и пусть благословение той, что некогда была смиренной монахиней, обережет вас от бед!

На заре сэр Роберт Ноллес, расхаживая по палубе, услышал всплески весел, и вскоре на борт взобрались две его ночные пташки.

— Так что же, малый, — спросил он, — побеседовал ли ты с королем Сарка?

— Благородный сэр, я с ним свиделся.