– Ты ни разу не влюблялся случайно? – спросила она. – Твое притворство никогда ни во что не перестало?

– Нет, – ответил он. – За себя я никогда не опасался.

Хейзел поймала себя на том, что разглядывает его лицо.

– Как вообще можно быть таким красивым?

– Кстати, я просто еду вперед. Понятия не имею, куда мы направляемся.

– Ничего. Мне любопытно, ты всегда был таким красивым?

В старшей школе Хейзел и ее друзья устраивали бесцельные покатушки, чтобы потусить без надзора взрослых. Они кружили по одним и тем же кварталам, слушали музыку, курили травку, флиртовали и ругались. Они ездили так долго, что могли бы за это время сгонять до какого-нибудь интересного места и вернуться домой к комендантскому часу, но это было бы не так весело. Неясно, развлекались ли они так во имя бунта или из недостатка фантазии. Хейзел осознала, что как ни странно, но в те ночи она чувствовала себя в большей безопасности, чем когда-либо еще в жизни: сидя на заднем сиденье машины, которой управлял обкуренный подросток, только-только научившийся водить. Зато она была далеко от неодобрительных взглядов своих родителей, далеко от обязательств, далеко от всего, кроме глупого хихиканья друзей.

– На самом деле, в школе я выглядел скорее забавно, – сказал Джаспер, – хорошо стало только недавно.

Может, она с ним и заигрывала; она не могла решить. Действительно, глупо было не потрахаться напоследок, раз уж они оба вот-вот умрут. Это ведь бородатая шутка, разве нет? Мы умрем, так давай уже займемся этим. То, что было ей свойственно в старшей школе, вероятно, оставалось актуальным и сейчас, как бы грустно это ни было: если предложить ей множество вариантов, чем заняться, она всегда выбирала тот, который давал наибольшую отсрочку от одиночества. Она могла умереть через несколько часов, и ничего на свете ей не хотелось сильнее, чем знать, что рядом кто-то есть.

– У меня тоже что-то типа чипа в голове, – выпалил Джаспер. – Модификация. Я должен тебе об этом сказать. Не говорить было бы нечестно, а я слишком долго нечестно жил. Меня привлекают только дельфины. Поэтому я согласился на операцию, благодаря которой, когда я занимаюсь сексом с женщиной, мне кажется, что она дельфин. Если закрыть глаза, симуляция идеальная.

– Оу, – протянула Хейзел и посмотрела на радио. – А та песня… Ты от нее завелся?

– Скорее, от воспоминаний, которые она вызвала, – ответил Джаспер. – На всякий случай, чтоб ты знала: я могу заняться сексом с девушкой, но в мыслях буду где-то далеко.

– Могу понять, на самом деле, – ответила Хейзел. – С нормальными взаимоотношениями у меня тоже по жизни не сложилось.

Ей даже стало себя немного жаль: не было никого, с кем бы ей хотелось увидеться до того, как она умрет.

Когда она вышла замуж, ее поразило – сильнее, чем странность и жестокость Байрона, и даже сильнее шока от того, что огромная сумма денег может сделать жизнь хуже, а не лучше, опаснее, а не беспечнее, – насколько ей было одиноко. Байрон, конечно, постоянно работал, к этому она была готова – но именно тогда, когда они были вместе, она чувствовала себя брошенной острее, чем когда его не было рядом, и отчаяние ее душило. Идея брака привлекала ее одним из обязательных элементов, который казался ей естественным, – предполагаемая гарантия близости.

– В смысле, не сложилось у меня много с чем. Но это, как ты понимаешь, самый страшный удар.

– И для меня, – сказал Джаспер. – У меня тоже немного друзей.

Хейзел заплакала, но без надрыва. Слезы лились тихонько, как пот, когда валяешься на солнце. Она понимала, что ей нужно думать метафорически, чтобы снять экзистенциальное давление, и решила визуализировать коробку с провалами. У нее была коробка, и Хейзел несла ее по миру; коробка была заполнена всем, что с ней было не так, и всеми неудачными и постыдными решениями, которые она когда-либо принимала, и ей нужно носить ее с собой до самой смерти, потому что так устроена жизнь, и большего от нее никто и не требует. Существовать, держа свою коробку с провалами, пока она жива. Ей ведь под силу с этим справиться, верно? И если она будет делать это осознанно, возможно, ей отпустят некоторое количество грехов за прошлые поступки, в которых она не проявила достаточно смелости или осознанности.

– Мне жаль, что твой папа умер, – сказал Джаспер. – Правда. Раньше я говорил так из вежливости, но теперь мой мозг подстроился, и мне правда очень жаль.

– Спасибо, – сказала Хейзел. – Я любила его как любят родителей и все такое. Но быть рядом с ним мне никогда не было комфортно. Как и с мамой. Я думаю, это меня характеризует не с лучшей стороны: что мне не особенно хочется, чтобы они вернулись к жизни и я могла снова пообщаться с ними. Или что мой муж хочет моей смерти, хотя он и злой. В смысле, вот три человека, к которым я должна была бы быть привязана. Все попытки наладить с ними отношения оканчивались плачевно.

Джаспер кивнул.

– Я со своими родителями не разговариваю. В смысле, такое случается. В смысле, я тебя понимаю, потому что у меня то же самое.

– Но виноватым ты себя не чувствуешь? Я все время говорила себе: «Будь терпимее, Хейзел!», но у меня ничего не получалось. Они меня раздражали, напрягали, злили – все трое до самого конца. Когда я поступила в колледж, ощущение было, что я сбегаю. Потом мне пришлось бежать от мужа. Я понятия не имею, каково жить там, откуда тебе не хочется сбежать.

Но и сейчас они должны были думать только о побеге.

Если все получилось.

Когда они притормозили на светофоре, окно одной из машин, стоящих позади, минивэна, набитого женщинами средних лет, опустилось. Женщина с неудачной стрижкой, какие делают в дешевых парикмахерских по купонам, высунулась наружу. Джаспер поморщился. Ему даже захотелось поговорить с ней о ее прическе, исключительно для ее же блага. Считается ли это добрым делом? Приходила ли ей когда-нибудь в голову идея стричься в хорошем салоне раз в два месяца, чем каждый месяц в никудышном? Она не потратила бы ни долларом больше, но выглядела бы лучше, даже когда появятся секущиеся кончики, чем с этой свеженькой, но убогой стрижкой.

Он присмотрелся к зеркалу заднего вида – и да, на ней была футболка со Спасителем Дельфинов. «Я спасен» – гласил неоново-розовый курсив. «Вот это да, – подумал Джаспер. – Здорово, что моя личная катастрофа помогла кому-то раскрутиться».

Под конец ночи Джаспер и Хейзел въехали на стоянку закусочной в маленьком южном городке недалеко от автомагистрали.

– Тебе нужно ехать дальше, – сказала Хейзел, – я здесь переночую и поем. Она указала на закусочную, а затем на захудалый мотель напротив. – Надо было все-таки похоронить папу и взять с собой холодильник, – пошутила она. – Я бы и в нем отлично поспала. Главное, не закрывать крышку слишком плотно, чтобы не задохнуться.

А ведь некоторые люди готовы кучу денег отвалить, чтобы залезть куда-нибудь, где подушнее, Джаспер точно знал – одна из его любовниц искренне верила, что церемония реконструкции родов – это ключ к раскрытию ее потенциала как сотрудника компании, которая занималась страхованием машин, домов и жизни. Когда она младенцем выходила из родовых путей матери, ее ключица уперлась в кость таза и застряла на несколько часов. «С тех пор я застряла, – заявила она Джасперу. – Моя способность к успеху осталась в утробе моей матери, и будь я проклята, если не вернусь и не заберу ее». Возвращение не предполагало участия ее настоящей матери – она хотела отправиться в уединенное место в пустыне Мохаве, где гуру намажет ее смесью силиконовой смазки и клубничного желе, а затем заставит проползти по плотному пенопластовому цилиндру длиной в десять футов. «Конечно, – сказал он ей, – ты обязательно должна поехать», хотя прекрасно понимал, что денег, когда он ее бросит, у нее на это не останется. Перед ней ему было не так стыдно, как перед остальными. Она сама хотела, чтобы ее ограбили.