Вся Нева на Масленицу обратилась в сплошное гулянье. Всяк, имевший лошадь и сани, выехал людей посмотреть и себя показать. Отличные рысаки в дорогой запряжке и расписные санки, в которых вместо меховой полсти был персидский ковер, катили взад и вперед, собирались для бегов по расчищенному льду. Со всей столицы сходились сюда любители и знатоки лошадей, а с ними — жены, невесты, дети; шум стоял невообразимый, но для души не обременительный, он означал, что все тут — счастливы. Но счастье не должно быть сумасбродным, и за порядком на льду следили пешие и конные солдаты.

Марфинька, сперва все же дичившаяся толстого старика, который всячески норовил ей угодить, и чуть что — хватавшая за руки кузин, заулыбалась, увидев пеструю толпу, услышав музыку и доносившийся со спусков веселый визг.

— А вот и тетушкин экипаж! — воскликнула она. — Гаврила Павлович, велите править к нему! Вон, вон тетенька Лизавета Васильевна!

Марфинька видела в Лизе всегдашнюю свою приятельницу и заступницу, встречам радовалась. Вплотную подъехать не удалось, все три девушки вместе с Федосьей Федоровной выбрались из экипажа и, сопровождаемые откупщиком, пошли к Лизе. Лакеи Красовецкого прокладывали им в толпе дорогу и, опытным взглядом угадывая карманных воришек, без лишних рассуждений давали им загодя по шее.

Сам он шел последним — не был уверен, что госпожа Лисицына будет ему рада. А ее слово в доме Васильевых много значит — так что не напортить бы. Пусть простушка Марфинька сперва похвалит доброго Гаврилу Павловича, а там и поглядим.

Лиза позвала с собой на гулянье тех, которых знала под именами Морозова и Никитина. А точнее сказать — позвала огромный перстень, благодаря которому могла взлететь очень даже высоко. Минувшим вечером она внимательно наблюдала за Санькой — нужно же было наконец понять, на какой козе подъехать к красавцу. Приглашения он принимает охотно, да отчего ж за ней не машет, не волочится? Второго, Никитина, пальчиком помани — в лепешку разобьется, да только кому он нужен? Вот кабы он выиграл у Светлейшего князя перстенек — то с ним бы Лиза быстро договорилась…

Она первая из окошка экипажа увидела Марфиньку.

— Господа, нас моя племянница ищет, выйдем ей навстречу, — сказала она.

Румянцев выскочил первым и подал ей руку, она оперлась и метнула взгляд, которым пыталась сказать: благодарность моя будет безмерна. Однако Санька не желал понимать пылких взглядов — ему заранее становилось страшно при мысли о такой благодарности.

Лиза была не глупа — видела, что с кавалером творится неладное, вроде как и готов подружиться, но чересчур близко к себе не подпускает и знаков понимать не желает. Решив, что на льду посреди гулянья она все равно до правды не докопается, Лиза пошла навстречу Марфиньке с кузинами. Санька с Никитиным ее сопровождали, оттирая от дамы простой люд.

И случилось чудо — Марфинька, обнявшись с Лизой, увидела Саньку, крылатый амурчик пролетел меж ними, рассыпая не розовые лепестки, а пригоршни хмельных снежинок, что попав на губы, пьянили пуще поцелуев.

— Вот и славно! — сказал веселый амурчик. — Голубчики мои, бегите скорее, а я пособлю!

Все получилось стремительно и лихо: веселая компания вклинилась между Марфинькой с кузинами. Все перемешалось, Лиза оказалась в объятиях откупщика, Никитин подхватил под руки девиц, Федосья Федоровна поскользнулась и шлепнулась на усыпанный хвоей лед, а Санька и Марфинька пропали.

Они не знали, как вышло, что руки соединились, что начался бег. Они делали вид, будто руки — сами по себе, а они, Санька и Марфинька, — сами по себе. Заскочив за будку, в которой торговали пирогами и орехами, они наконец друг к дружке повернулись и посмотрели оба с одинаковой озабоченностью: да как же так, зачем, для чего? Марфиньке стало страшно и томительно — весь мир сосредоточился в карих глазах, которые глядели на нее жадно, восторженно, с не выразимой словами лаской. Она выдернула руку в меховой рукавичке, но глаз не отвела — не смогла.

Незримый амурчик засмеялся, порхая над ними, — этих двоих он свел щегольски! Ангелочек наслаждался их смятением и смущением; наконец он подтолкнул Саньку: ну что же ты, кавалер?

— Бежим! — сказал Санька, взял девушку за руку и снова увлек в толпу.

Это был нелепый побег — ну, час вольности, ну, полтора. И ничего, кроме этого крошечного глоточка — дюжина поцелуев, жаркие объятия сквозь толстые шубы, не отпускающие друг дружку руки, и все… Оба знали, что придется возвращаться: ей — домой, к матери, ему — в дом сильфов. Но в тот момент верили, что удастся убежать куда-то, где можно быть навеки вместе.

Они пробежали между помостом, на котором выкрикивал неприличные шутки масленичный дед — молодой бойкий парень из мастеровых, с привязной бородищей, и другим помостом — на нем кувыркались пестро одетые шуты. Они невольно остановились, глядя снизу вверх на веревочного плясуна, который бежал, казалось, по облакам, помогая себе двумя огромными веерами. Праздничные запахи опьяняли — благоухал сбитень, который наливали под навесом из огромнейшего медного сбитенника, мало чем поменьше Готторпского глобуса из Кунсткамеры; благоухали пряники и горячие пироги; за версту разлетался аромат от жаровен, на которых пекли и тут же распродавали горячие блины. А главное — благоухала еловая хвоя, которой был усыпан лед, и этот запах казался самым колдовским.

Наконец они оказались у подножия ледяной горки и переглянулись.

— Хочешь?

— Да!

— Услужить? — спросил сразу объявившийся рядом человек с расписными санками. — За две копейки каретку наверх доставлю, плати, барин! И наверху — пятачок за спуск!

Человек был счастлив безмерно и пьян восторженно, улыбка излучала блаженство, в кудрявой бороде запутались икринки.

— Давай, — ответил Санька.

Никитин вручил ему кошелек, чтобы не смущаться, если вдруг Лизе захочется простонародного угощения. А ведь захочется, уверенно сказал он, напомнив, что сама государыня, когда выезжает полюбоваться гуляньем, тоже себе в этой скромной радости не отказывает.

Они понемногу поднялись на горку. Площадка, украшенная еловыми и сосновыми ветками, разноцветными флагами неведомых держав, парила над Невой, как сказочный летающий остров.

Сверху Санька и Марфинька видели всю пестроту, все разнообразие гулянья, и помосты, и навесы, и конские бега, и кареты, которые шагом объезжали гулянье по кругу, и желоб, по которому каждые две-три минуты отправленные в полет сильным толчком улетали санки, унося веселую и счастливую пару. Санька заплатил пятачок, помог Марфиньке сесть, уселся сам, причем они не говорили друг другу ни слова — оба понятия не имели, что в таком странном случае следует говорить.

Край санок навис над ледяным желобом — и рухнул вниз! Фигурант обхватил вскрикнувшую Марфиньку. Санки неслись с невозможной быстротой, восторг мгновенно сделался невыносимым — и Румянцев, уже ничего не соображая, крепко поцеловал Марфиньку в губы.

Целоваться она не умела — он это понял сразу. И, пока сани катились по желобу, замедляя ход, пока в полусотне сажен от горки описывали дугу, чтобы, не покидая желоба, медленно вернуться к лестнице, Санька поцеловал девушку еще дважды, и она уже стала отвечать — неуверенно, испуганно и все более пылко.